Чернобыльская молитва. Хроника будущего

В той же деревне Малиновка (Чериковский район) зашли в детский садик. Дети бегают по двору… Маленькие — ползают в песочнице… Заведующая объясняет, что песок меняют каждый месяц. Откуда-то привозят. Можно представить, откуда его могли привезти? Дети печальные… Мы шутим, они не улыбаются… Воспитательница заплакала: «Не старайтесь. Наши дети не улыбаются. А во сне они плачут». Встретили на улице женщину с новорождённым. «Кто вам разрешил здесь рожать? Пятьдесят девять кюри…» — «Врач-радиолог приезжала. Советовала только не сушить пелёнки на улице». Людей уговаривали не уезжать, оставаться. Как же! Рабочая сила. Даже когда деревни отселяли… Эвакуировали… Насовсем. Все равно привозили людей на сельхозработы. Убирать картошку…

Что они сейчас говорят? Секретари райкомов и обкомов? Как оправдываются? Кто у них виноват?

Я сохранила много инструкций… Совершенно секретных. Я все их вам отдам… Инструкция по обработке заражённых куриных тушек… В цехе по их обработке требовалось быть одетым, как на загрязнённой территории при контакте с радиоактивными элементами: в резиновых перчатках и резиновых халатах, сапогах и прочее. Если там столько-то кюри, надо поварить в солёной воде, слить воду в канализацию, а мясо добавить в паштеты, колбасы. Если столько-то кюри — в костную муку, для корма скоту… Так выполнялись планы по мясу. Из заражённых районов телят по дешёвке продавали в другие места. В чистые. Водители, которые возили таких телят, рассказывали, что телята были смешные — шерсть до самой земли, и такие голодные, что ели все — и тряпки, и бумагу. Их кормить было легко! Продавали в колхозы, но если кто хотел — мог взять себе. В своё хозяйство. Уголовные дела! Уголовные!!

Встретили на дороге машину… Грузовая машина шла медленно, как на похоронах… Остановили. За рулём — молодой парень. Спрашиваю: «Тебе, наверное, плохо, что так медленно едешь?» — «Нет, я везу радиоактивную землю». А жара! Пыль! «Ты с ума сошёл! Тебе ещё жениться, детей растить». — «А где я ещё заработаю пятьдесят рублей за одну ездку?» За пятьдесят рублей по тем ценам можно было купить хороший костюм. И о доплатах говорили больше, чем о радиации. О доплатах и каких-то мизерных надбавках… Мизерных с точки зрения цены жизни…

Трагическое и смешное рядом…

Сидят бабки на скамейках возле дома. Дети бегают. Мы замеряли — семьдесят кюри…

— Откуда дети?

— Из Минска на лето приехали.

— Так у вас же большая радиация!

— Что ты нам расписываешь етую радиацию! Мы её бачили.

— Так её увидеть нельзя!

— Вон, глянь: хата недостроенная стоит, люди кинули и поехали. Страха набрались. А мы вечером пошли и глядим… В окно глядим… А она под балкой сидит, етая радиация. Злая-злая и глаза блестят…. Чёрная-чёрная…

— Быть не может!

— Вот мы тебе поклянёмся. Перекрестимся!

Крестятся. Весело крестятся. Смеются то ли над собой, то ли над нами?

Соберёмся после поездок в редакции. «Ну, как дела?» — спрашиваем друг у друга. «Все нормально!» — «Все нормально? Посмотри на себя в зеркало, ты с сединой приехал!» Анекдоты появились. Чернобыльские анекдоты. Самый короткий: «Хороший был народ — беларусы».

Получила задание — написать об эвакуации… На Полесье существует поверье: хочешь вернуться домой, посади перед дальней дорогой дерево. Приезжаю… В один двор вхожу, во второй… Все сажают деревья. В третий двор вошла, села и заплакала. А хозяйка мне показывает: «Дочка с зятем посадили сливу, вторая дочка — чёрную рябину, старший сын — калину, а самый младший — вербу. Мы с хозяином вдвоём — одну яблоньку». Прощаемся, она просит: «У меня столько клубниц — целый двор. Возьми у меня клубниц». Ей хотелось, чтобы что-то осталось, какой-то след от её жизни…

Мало я успела записать. Мало… Все откладывала: сяду когда-нибудь и вспомню. В отпуск поеду…

А вот… Мелькнуло в памяти… Деревенское кладбище… У ворот знак: «Высокая радиация. Въезд и вход запрещён». Даже на тот свет, как говорится, не попадёшь. (Неожиданно засмеялась. Впервые за весь долгий разговор).

А вам рассказывали, что фотографировать возле реактора было строго запрещено. Только по спецразрешению. Забирали фотоаппараты. Перед отъездом солдат, служивших там, обыскивали, как в Афганистане, чтобы, не дай бог, никакого снимка. Никакой улики. У телевизионщиков забирали плёнки в кэгэбэ. Возвращали засвеченными. Сколько документов уничтожено. Свидетельств. Они потеряны для науки. Для истории. Найти бы тех, кто приказывал это делать…

Как бы они оправдывались? Что придумывали бы…