Черное и серебро

Скорее всего, стюардессе не известно о черной желчи, как почти ничего не известно о ней Норе, сладко спящей у меня на плече. Я гляжу на нее со смешанным чувством нежности и зависти. В ее теле, несмотря ни на что, течет светлая, прозрачная, обильная лимфа. Я твердо знаю, что ее жизненная сила неисчерпаема, что ничего, даже самая страшная беда, самое тяжелое горе не остановят ее. На самом деле, мы счастливы или несчастливы не из-за того, что с нами происходит, а от того, какая в нас течет жидкость: у Норы это расплавленное серебро, самый светлый из металлов, самый лучший проводник, металл, который безжалостнее других все отражает. Понимание Нориной силы меня утешает и одновременно рождает страх, что на самом деле я ей не нужен, что я – если вдуматься – прилип к ней как пиявка, высасывающая чужую кровь, как гигантский паразит.

Однажды вечером мы заговорили о синьоре А., о ее жизни, о том, что она постоянно от чего-нибудь отказывалась, неизменно приносила себя в жертву ради кого-то или чего-то. В свои лучшие годы, когда ее тело было наполнено силой, она прожила пять счастливых лет с мужем, пока у того не забарахлили почки. Пять лет, что оставили в ней заметный след, пять лет брака плюс год помолвки, за которые она изменилась, рассталась с тем, с чем пора было расстаться, и накопила достаточно воспоминаний, чтобы хватило сил смотреть, как угасал Ренато – день за днем, неумолимо, сотни и сотни диализов повлияли на его кровь, характер и любовь к ней. Пяти лет ей хватило, чтобы протянуть еще сорок.

– А ты бы так смог? – спросила меня однажды Нора. – Смог бы вынести такое? Смог бы остаться со мной до конца, если я заболею?

– Если я правильно помню, мы оба принесли клятву.

– А если я буду болеть долго, как Ренато? Ты проведешь со мной долгие годы, пожертвовав лучшим в своей жизни?

– Да.

Я знал, что не стоило адресовать ей тот же вопрос: люди с быстрой лимфой похожи на бурный поток, их не остановишь, но порой любящие заводят разговоры, которые уносят их куда-то за область видимого и затягивают в темный омут.

– А ты?

Нора правой рукой потянулась к вьющейся прядке волос за ухом – эту прядку видно, только когда она собирает волосы в хвост, мне нравится ее выпрямлять. Она принялась крутить волосы.

– Не знаю. Наверное, – ответила она, поколебавшись. До конца вечера мы избегали друг друга.

Я сижу в самолете, летящем в умеренные широты Ближнего Востока, за несколько часов до Рождества, вместе со спящей семьей, когда ничто за пределами самолета не представляет серьезной угрозы, и чувствую, что нахожусь в наивысшей точке нашей жизни, на ее ускользающей светлой вершине. Я гадаю, сколько это продлится, как насладиться этим сполна. Уж точно не одурманивая себя вином, которого мне, кстати, уже не хочется. И вообще, мы с Норой всегда так заняты, у нас куча дел, мы так устаем. Мы проживаем жизнь заранее, постоянно ожидаем чего-то, что избавит нас от сегодняшних забот, не принимая в расчет грядущие заботы. Если это наши лучшие годы, я не могу сказать, что доволен тем, как мы их проводим. Мне хочется разбудить Нору и сказать ей об этом, но я знаю, что она не воспримет мои разговоры всерьез, а, свернувшись калачиком, повернется в кресле, прижмется головой к темному окошку иллюминатора и будет дальше дремать.

Таблица умножения

Некоторые из газетных вырезок, которыми обклеен буфет синьоры А., меня особенно заинтересовали: американец Терри Фейл умер через тридцать лет после того, как получил дозу радиации в Нагасаки, куда он прибыл сразу после взрыва бомбы; в Великобритании в шестидесятые годы из-за болезней легких и сердечно-сосудистой системы умирало по пятьдесят тысяч человек в год, в статье сообщалось, что их смерть может быть связана с потреблением никотина; в нашей стране свыше пяти лет продавали опасное для здоровья лекарство. Ионизирующее излучение, карцинома легкого, лекарства: тень смерти, которая к тому времени уже частично затмила горизонт Ренато, словно двигалась к синьоре А., и Ренато об этом знал. Пока я глядел на аккуратно сохраненные вырезки, у меня закралось подозрение, будто он предчувствовал смерть жены и боялся этого сильнее собственной смерти, а в этих на первый взгляд не связанных между собой заметках он искал смысл, возможное лечение, путь к спасению жены.