Черное облако

– Возможно. Но не исключен и другой вариант. К тому же, если вам удастся избежать проблем, возникших у Дэйва, могут быть и другие опасности, о которых нам ничего не известно.

– В таком случае вы о них узнаете на моем примере, а значит, кому-то будет еще легче, как мне теперь немного легче, чем Уайчарту. Бесполезно, Джон. Я уже принял решение и приступлю через несколько минут.

Макнил понял, что ему не переубедить Кингсли.

– Что ж, в таком случае, – сказал он, – вы не возражаете, если я останусь здесь? Сеанс с Уайчартом продлился около десяти часов. Вам же потребуется больше времени. Вам понадобится еда, чтобы обеспечить достаточный кровоток мозгу.

– Но я не могу прерываться на еду! Вы хотя бы понимаете, что это значит? Всего за один урок освоить целую, совершенно новую область знаний!

– Я не предлагаю вам прерываться на еду. Я могу время от времени делать вам инъекции. Судя по состоянию Уайчарта, вы это даже не почувствуете.

– О, меня это не смущает. Делайте ваши инъекции, если вам так хочется. А теперь прощу прощения, Джон, я должен заняться этим делом.

Нет смысла снова подробно описывать последующие события, поскольку в случае с Кингсли они развивались точно так же, как и с Уайчартом. Однако гипноз продлился дольше – почти двое суток. Наконец по настоянию Макнила Кингсли уложили в постель. В течение следующих нескольких часов появились тревожные симптомы, похожие на те, которые обнаружились и у Дэйва Уайчарта. Температура Кингсли поднялась до 38… 39… 40 градусов. Но затем остановилась, продержалась несколько часов и начала медленно спадать. И по мере того, как она опускалась, надежда росла в сердцах тех, кто стоял вокруг его кровати, в особенности Макнила и Энн Халси (не отходивших от его кровати), а также Марлоу, Паркинсона и Александрова.

Где-то через тридцать шесть часов после завершения связи с Облаком к нему вернулось сознание. В течение нескольких минут на лице Кингсли появлялись самые немыслимые выражения: некоторые были хорошо знакомы тем, кто наблюдал за ним, но другие казались совершенно чужими, нечеловеческими. Внезапно все осознали ужас того состояния, в котором находился Кингсли. Сначала лицо его стало непроизвольно подергиваться, затем раздалось бессвязное бормотание, которое быстро переросло в крики, а после и в дикие вопли.

– Господи, с ним какой-то припадок! – воскликнул Марлоу.

Приступ прекратился после инъекции Макнила, который настоял, чтобы его оставили наедине с обезумевшим. В течение дня остальные иногда слышали приглушенные крики, которые стихали после очередной инъекции.

Днем Марлоу уговорил Энн Халси прогуляться с ним. Это была самая тяжелая прогулка в его жизни.

Вечером он в мрачных раздумьях сидел у себя в комнате, когда к нему вошел Макнил с осунувшимся лицом и пустыми глазами.

– Он умер, – объявил ирландец.

– Господи, какая ужасная трагедия и такая бессмысленная!

– Да, дружище, и вы даже не представляете, насколько это большая трагедия.

– Что вы имеете в виду?

– Я хочу сказать, что он едва не пошел на поправку. Днем к нему почти на целый час вернулось сознание. Кингсли рассказал мне, в чем заключалась проблема. Он пытался преодолеть ее, и в какой-то момент мне показалось, что ему удастся победить. Но ничего не вышло. С ним случился новый приступ, который его и прикончил.

– Но в чем же было дело?

– Ответ совершенно очевиден, нам следовало его предвидеть. А не предусмотрели мы то, какой огромный объем нового материала могло передать мозгу Кингсли Облако. Разумеется, это повлекло за собой масштабные изменения во всей электрической активности мозга, значительные изменения синаптического сопротивления и тому подобное.

– Вы имеете в виду глобальное промывание мозга?

– Нет, не это. В том-то и дело. Никакой промывки мозгов. Старые механизмы мозговой деятельности не стирались, не отменялись! Они оставались нетронутыми. Но наряду со старыми внедрялись новые, чтобы и те, и другие могли функционировать параллельно.

– Хотите сказать, это примерно то же самое, как если бы мои познания о науке добавили в мозг какого-нибудь древнего грека?

– Да, только, возможно, в еще более экстремальной форме. Вы можете себе представить, какие противоречия возникли бы в голове у бедного грека, привыкшего верить в то, что Земля – это центр Вселенной и тому подобные анахронизмы, и на которого вдруг обрушатся ваши намного более глубокие познания?

– Думаю, ему пришлось бы несладко. В конце концов, мы бы тоже серьезно расстроились, если бы одна из наших, столь дорогих сердцу, научных теорий оказалась неверной.

– Да, вообразите себе религиозного человека, неожиданно потерявшего веру в результате того, что он узнает о противоречиях между его верой и нерелигиозными воззрениями. Такое нередко приводит к нервному срыву. А в случае с Кингсли все обстояло в тысячу раз хуже. Его убила своя же неуемная нервная деятельность, а если использовать популярное выражение, то целая серия невероятно мощных блестящих идей.

– Но вы сказали, что он почти пошел на поправку?