Черное перо серой вороны

— А ты позвони им и скажи, что обстоятельства требуют твоего присутствия. На всякий случай проверишь, доверяют они тебе или нет.

— Они никому не доверяют — тут и проверять нечего. Они даже друг другу не доверяют. Но позвонить я, конечно, позвоню.

И Нескин стал набирать на мобильнике номер. На экране появилась надпись на английском языке, предлагающая оставить сообщение. Нескин долго тыкал пальцем в экран, даже вспотел от усердия. Закончив передачу, некоторое время пялился в светящийся прямоугольник, затем со вздохом сложил аппарат и убрал в карман.

— Ну и что? — спросил Осевкин.

— Ответ будет позже, — произнес Нескин. И пояснил: — Там еще ночь, все спят, не будем торопить время.

В дверь обсерватории робко постучали.

— Кто там? — спросил Осевкин.

Дверь приоткрылась, в образовавшуюся щель заглянула жена Осевкина Наталья и, едва переступив порог, замерла в нерешительности.

— Что тебе? — спросил Осевкин, глядя на жену такими глазами, будто перед ним стоит самый лютый его враг.

— Сева, если ты очень занят…

— Я всегда очень занят. Говори!

— У меня кончились деньги. А надо покупать продукты…

— Давно ли я тебе их давал? — рявкнул Осевкин. — Тратить надо поменьше на всякую ерунду! Мне деньги даются не так просто!

— Я понимаю, но… ты же знаешь, все так дорого. А детям нужны хорошие продукты.

— Сколько тебе? — полез Осевкин в задний карман белых джинсов.

— Сколько дашь, — последовал робкий ответ.

— Дура! Считать надо! Сколько дашь… А где Ленка?

— С детьми.

— Иди сюда! — поманил жену пальцем Осевкин.

Та робко приблизилась. Он протянул ей несколько зеленых тысячных купюр. Спросил:

— Хватит?

— Нет, надо еще.

— Еще за так не дают — надо заработать, — ухмыльнулся Осевкин. Велел: — Похрюкай!

Женщина с испугом глянула на Нескина, произнесла еле слышно:

— Хрю-хрю…

— Разве так хрюкают! За такое хрюканье и сотни будет много! Давай еще!

— Хрю-хрю-хрю! — несколько громче произнесла Наталья, и на глазах у нее выступили слезы.

— Ладно, черт с тобой! Бери! Но смотри у меня — чтобы ни одной копейки на всякую ерунду. Проверю — ты у меня не только хрюкать, носом землю рыть будешь. Понятно?

Женщина кивнула головой, взяла деньги и бесшумно исчезла за дверью.

Даже Нескину, который в своей жизни повидал много всяких мерзостей и сам был горазд на них, стало не по себе от этой сцены, разыгранной у него на глазах. Однако он счел за лучшее промолчать.

А Осевкин уже говорил с кем-то по мобильнику:

— Ефим! Ты где? На той стороне? Мне надо с тобой срочно перетереть кое-какие делишки. Полчаса тебе хватит, чтобы перебраться на эту сторону?.. Жду.

* * *

Редактор местной газетенки «Угорские ведомости» Ефим Угорский появился минут через двадцать. Нескин помнил его вертлявым Ефимом Гренкиным, с гривой черных волос, завитых в мелкие кольца, из которой выглядывало, как из норы, остренькое лицо маньяка с длинным тонким носом, между ним и узкими губами ниточка усов, уши тонут в густых бакенбардах, черные глаза чуть навыкате и часто-часто порхающие ресницы.

За те годы, что они не виделись, нынешний редактор «Угорских ведомостей» приобрел совершенно другие черты, разительно отличающие его от бывшего скандального телеведущего одного из главных российских телеканалов. Он поседел, располнел, на макушке среди все еще густой растительности отсвечивала круглая плешь, усы расползлись, захватив не только все пространство под носом, но и щеки, и двойной подбородок, слившись с бакенбардами, выпуклые глаза потускнели, а поредевшие ресницы все так же порхали без устали, точно вокруг глаз вертелась невидимая надоедливая мошкара.

Гренкин был одним из первых, кто с пеной у рта громил все советское, оправдывая тем самым произведенный переворот, почти в каждом политике искал и находил проявление неистребимой совковости, мешающей в кратчайшие сроки вывести Россию на дорогу демократии и рыночных отношений, по которой идет все прогрессивное человечество. В ту пору слово патриот выговаривали сквозь зубы, а самих патриотов величали негодяями, нашедшими в патриотизме последнее убежище своему негодяйству. Гренкин шел еще дальше: он патриотов приравнивал к фашистам и антисемитам, историю СССР рассматривал как черную дыру, куда уносило все здоровое, умное, прогрессивное.