Черное перо серой вороны

Щупляков подошел к столу, достал из ящика «финку», отобранную у одного из работников комбината, попробовал лезвие на ноготь — лезвие уперлось в ноготь и дальше не продвинулось. Протерев его спиртом, затем и левую ладонь, он медленно провел кончиком лезвия у основания большого пальца. Выступила и потекла по ладони кровь. Достав из кармана платок, Щупляков, морщась, наложил его на рану, прижал пальцами. Выйдя из кабинета, захлопнул за собой дверь и пошагал по коридору. Спустился этажом ниже, прошел мимо нескольких дверей, остановился перед дверью с табличкой «Медпункт». Постучал.

— Да-да! Войдите! — послышался из-за двери знакомый голос медсестры.

— Вот, и я тоже к вам, — произнес Щупляков виноватым голосом, едва переступив порог медпункта.

— Господи! Что с вами, Олег Михайлович?

— Порезался, Оксана Владимировна. Такая вот невезуха.

— Давайте, давайте вашу руку!

Осмотрев руку, залив рану перекисью водорода, затем смазав ее зеленкой, медсестра стала накладывать повязку, в то же время не закрывая своего рта:

— Вот такие же порезы делали себе некоторые молодые солдатики в Афганистане, когда не хотели идти на боевое задание. Жалко их было, восемнадцатилетних-то несмышленышей. По первому разу я начальству не докладывала, но предупреждала, что во второй раз им это даром не пройдет. И знаете, второго раза ни у кого не было. То ли боялись, что тайна их раскроется, то ли перед товарищами стыдно, то ли попривыкли к обстановке.

— Намек ваш, Оксана Владимировна, я понял. Да только мне вроде бы в бой не идти.

— Так-то оно так, а только, скажу я вам, при нечаянном порезе разрез таким ровным не бывает. Если нож срывается, то он сразу же глубоко уходит под кожу, затем человек спохватывается, и разрез идет как бы из глубины вверх.

— И где вы служили в Афгане? — решил перевести разговор на другую тему Щупляков.

— Сперва в самом Кабуле, в госпитале, потом в Кандагаре. А потом и вообще загнали в такую дыру, что и на карте не найдешь.

— В Кандагаре мне тоже приходилось бывать, — произнес раздумчиво Щупляков. И добавил: — Значит, ходил где-то с вами рядом.

— Все может быть, — вздохнула медсестра, наложив на повязку клейкую ленту.

— А что этот парнишка? — спросил Щупляков. — Павликом, кажется, зовут?

— Да что ж Павлик? Ничего особенного. А только, скажу я вам, Олег Михайлович, тут не дракой пахнет. Мальчишки, они, что ж, случается, дерутся друг с другом. Мой вот в таком же возрасте чуть ли ни каждый день домой с синяками приходил. А тут видать невооруженным глазом — били его. И били взрослые. Два коренных зуба выбить — это мальчишкам не под силу. И ребра — сплошные гематомы… Тут чувствуется рука профессионала. А вот так испачкать мальчишку краской — это, скажу я вам, попахивает уголовщиной. Вот и думайте, что хотите.

— С вами опасно иметь дело, дорогая Оксана Владимировна. И мне нечего возразить по поводу вашего афганского опыта. Надеюсь, вам удалось отчистить парня от краски?

— Не до конца: уж больно въедлива. Я уж чего только ни делала. И спиртом, и растворителем — все равно заметно. Посоветовала ему посидеть дома недельку-другую. За это время она сама сойдет.

— Как вы думаете, воспользуется он вашим советом?

— Вот уж чего не знаю, того не знаю. В семье у них не все ладно. Мальчишка растет беспризорником. Мать у них, как только посадили мужа ее, Николая Афанасьевича, запила, он уж с ней, когда вернулся, помучился, помучился да и отступился… Да вы знаете, небось: Лукашин младший, брат директора школы Филиппа Николаевича, бывший начальник производства на деревообрабатывающем. Судьба ему, скажу я вам, выпала не из завидных, — вздохнула горестно медсестра.

— Да-да, слышал что-то такое краем уха, — подтвердил Щупляков. — Но без подробностей.

— Вот он самый и есть. Устроился лесником, дома бывает редко, за детьми смотреть некому. Правда, лето Пашка по большей части проводит у него в лесничестве. Или в отряде «Поиск». Пашкина сестра, Ирой зовут, вышла замуж, едва ей исполнилось восемнадцать, и уехала в другой город. Никто даже не знает, куда: боится, что мать может сесть ей на шею… Так что у Пашки одна дорога — к отцу. Даже удивительно, что он в городе оказался.

— Спасибо вам, Оксана Владимировна, за все: и за лечение, и за информацию. Надеюсь, разговор этот останется между нами. Как и само событие. И, пожалуйста, не фиксируйте его нигде в своих бумагах. Ради безопасности того же Павлика. Знаете ли, в его возрасте особенно обострено чувство справедливости. Краска — лишнее тому доказательство. Очень боюсь, что никто на это не посмотрит, и двумя выбитыми зубами тут может не обойтись.

— Так что же делать? — воскликнула медсестра, всплеснув руками, и на глазах у нее появились слезы. — Я за два года Афгана столько смертей почти вот таких же мальчишек насмотрелась, и как маму звали в бреду, и как плакали, узнав, что у них отняли руку или ногу, что до сих пор удивляюсь, как я тогда с ума не сошла.