Черное перо серой вороны

Вот и тридцать четвертый гараж. Ворота полураскрыты. Улыбышев уверенно протиснулся в оставленную щель, зажмурился со свету, спросил:

— Чего свет не включаешь?

— Да вот… лампочку меняю. Перегорела, — ответил из полумрака голос Щуплякова.

Был слышен повизгивающий звук, издаваемый вращением железа.

— А-а… А я уж подумал… — усмехнулся Улыбышев.

— Нет ничего удивительного. У тебя всегда первой мыслью была самая плохая.

— Так уж и самая? Так уж и всегда?

— Нет, почему же? Бывали исключения из правил. Не без этого.

— Ну и на том спасибо.

Вспыхнул свет, и Улыбышев увидел Щуплякова, стоящего с поднятыми к низкому потолку руками.

— У тебя, Щупляков, поза человека, который сдается на милость победителя, — поддел Улыбышев своего бывшего сослуживца все с той же усмешкой в голосе.

— Да тут и впрямь хоть поднимай руки.

— Что так?

— Павел Лукашин с утра пораньше пришел сюда, чтобы закончить надписи. Его тут и сцапали люди Осевкина. Правда, настоящей фамилии своей он им не сказал, но они его избили, а потом привели ко мне…

— Ты видел их в лицо? — перебил Щуплякова Улыбышев.

— Нет, не видел. Они оставили его на проходной. То есть не они, а она, женщина. Я пытался выяснить у охранника, как она выглядела, но тот запомнил, что среднего роста, плотного телосложения, в темных очках, в шляпе, остальное все серое, неприметное. Да он и видел-то ее всего несколько секунд. Она уехала на машине, а был ли с ней кто-то еще, он не знает, — закончил Щупляков, затем предложил: — Проходи, здесь удобнее.

Улыбышев миновал машину, которая занимала две трети гаража. Оставшаяся треть была отдана полкам со всяким необходимым владельцу транспортного средства барахлом. Оставалось лишь крохотное пространство, на котором они и поместились, тиснув друг другу руки и усевшись на табуретки.

— Что ты намерен предпринять? — спросил Улыбышев.

— Пока не решил. Хочу посоветоваться с тобой.

— Советуйся.

— Прежде чем советоваться, кое-какая информация. — И Щупляков коротко поведал о всех событиях, которые произошли утром.

— Что Лукашина отдали тебе и ты его отпустил — это уже кое-что, — заговорил, долго не раздумывая, Улыбышев, так и не уведомив Щуплякова, что все эти события уже известны ему от Сорокина. — Боюсь, однако, что кто-то из них остался, чтобы проследить и, не исключено, снова схватить мальчишку, если ты его отпустишь. Вопрос: куда они его повезут? Судя по тому, что твой шеф тебе не звонит… — и Улыбышев, не договорив, глянул на Щуплякова.

— Да, слишком много «если». Может, мне самому поехать на дачу к Осевкину? — неуверенно предложил тот.

— Зачем? Подтвердить подозрение Осевкина, что ты не с ним? Если, разумеется, у него такие подозрения имеются… Сам-то ты что думаешь по этому поводу?

— Повода для подобных подозрений я ему вроде бы не давал… Нет, не давал, — уверенно заключил Щупляков, но тут же оговорился: — Хотя Осевкин, по своей бандитской привычке, не доверяет никому. Я с тобой согласен: ехать туда преждевременно. Тогда возникает другой вопрос: где искать Пашку?

— Вот что, Щупляков, ты давай дуй к себе на работу. Оттуда тебе легче будет следить за ситуацией. Должен тебе сообщить… Впрочем, это сейчас не имеет значения. Так что давай расходиться. Если будет что-то новенькое, я тебе звякну. Но и ты держи меня в курсе дела.

— Тебя подвезти?

— Не надо: тут идти-то всего пятнадцать минут.

И Улыбышев покинул гараж. Он шел и удивлялся, почему не сказал Щуплякову о Косте Аксютине, о том, что тот прибежал к Сорокину, а Сорокин приходил к нему, Улыбышеву, прежде чем отправиться на работу, и о том, наконец, что в город приехали его люди? Уж конечно не потому, что это лишняя для Щуплякова информация, которая может усложнить его задачу. Тогда почему же? А потому, ответил он себе, что ты ему не доверяешь. В этом все дело. А вот почему ты ему не доверяешь, надо еще разобраться. Впрочем, он и раньше не доверял ему на все сто, предоставляя только ту информацию, которая напрямую касалась его обязанностей. А все потому, что было что-то в Щуплякове, что-то такое неявное, на уровне подсознания, и это что-то было связано с его отцом, но как именно, и чем оно грозит, Улыбышев мог только предполагать. Может, там и не было ничего, кроме слухов; может, все это были комплексы самого Улыбышева, не проявляющиеся на других, но ведь они были — в этом все дело. И возродились вновь. Ох, неспроста это, неспроста.

* * *