Черное платье

Вот почему Зоя Петровна, сделав строгое лицо и отводя взгляд, ответила Филиппу, что совершенно не представляет, о ком он говорит, потому что "знаете, сколько народу сюда приезжает, всех разве заметишь?" А когда Филипп, которому было известно, что из помещения дежурного можно связаться по внутреннему телефону с любой квартирой, спросил, не может ли она, по крайней мере, разрешить ему позвонить тем одиноким женщинам, которые живут в доме, и задать им один-единственный вопрос, потому что ему совершенно необходимо разыскать эту подругу, Зоя Петровна попыталась сделать еще более строгое лицо, от чего оно стало откровенно злым, и с удовольствием сказала:

— Конечно, нет! У нас не полагается делать такие вещи.

Настаивать было бесполезно. Филипп вышел на улицу, продолжая ощущать на себе взгляд ее маленьких серых глаз. А Зоя Петровна, с удовольствием рассмотрев его затылок, спину и дорогие ботинки, принялась гадать, для чего это он разыскивает Кораблеву, которая, как хорошо было известно Зое Петровне, в этот момент как раз была дома и упаковывала вещи, так как командировка ее подходила к концу.

Все это происходило за два дня до отъезда Филиппу и за десять дней до отъезда Лены Кораблевой. Она тоже много раз звонила Наташе в Москву, чтобы спросить, что за деньги она оставила на полке в шкафу под стопкой носовых платков, и тоже не знала, что с ней случилось и почему она никак не может застать дома ни ее, ни Зинаиду Федоровну, ни Сережу.

* * *

Наташа вернулась от Веры в начале первого.

В квартире было тихо. Наташа приоткрыла дверь в комнату матери и сразу почувствовала запах лекарств. Зинаида Федоровна лежала на спине с закрытыми глазами — она была очень бледна. Наташа села на край кровати и тихо спросила:

— Ты спишь?

Ей показалось, что Зинаида Федоровна хочет что-то сказать — губы ее чуть шевельнулись, но с них не сорвалось ни одного звука. Наташа взяла ее руку в свою, пытаясь нащупать пульс, — рука была вялая и холодная, пульс почти не прощупывался.

Наташа бросилась к телефону, но, сняв трубку, вспомнила, что телефон отключен. Она выбежала на площадку и позвонила в дверь к Людмиле Ивановне. Долго не открывали, потом Наташа услышала за дверью шаркающие шаги, и недовольный голос спросил:

— Кто там?

— Тетя Люда, это я, Наташа! Откройте, пожалуйста!

Загремели цепочки и задвижки — на пороге показалась Людмила Ивановна в ночной рубашке.

— Тетя Люда, простите, ради Бога, разрешите мне от вас вызвать скорую? Маме плохо.

— Ох, Господи! Беги скорее к матери. Я сама позвоню. Что с ней?

— Не знаю, кажется, сердце…

Наташа вернулась в квартиру. Зинаида Федоровна по-прежнему лежала на спине, но глаза ее слегка приоткрылись. Наташа подошла к ней и наклонилась к самому лицу: ей показалось, что мать хочет что-то сказать.

— Мамочка, я здесь, с тобой. Сейчас приедет врач.

Зинаида Федоровна снова сделала попытку что-то произнести, и снова у нее не хватило сил.

— Сейчас, сейчас… Не волнуйся, ничего не говори. Сейчас приедет "скорая". Все будет хорошо.

"Господи, помоги!"

"Скорая" не спешила. Наташа открыла окно, чтобы впустить в комнату свежий воздух, и с улицы запахло молодой листвой. Потом в дверь постучалась Людмила Ивановна и тихо спросила:

— Не приехали еще?

— Нет. Не знаю, что делать, — прошло уже двадцать минут.

— Ну, к старикам-то они не спешат…

— К кому же они спешат?

— Сейчас их на молодых-то не хватает! А старикам все равно помирать.

— Тетя Люда!

— Ладно, ладно… Ты смотри, чтоб кардиограмму сделали. Сережа-то где? Нашелся?

— Да. Он спит.

— Где пропадал-то?

— С мальчиками из класса.

— Ты ему уши-то надери! Вот мать-то, небось, из-за него и слегла — нанервничалась. Она прошлой ночью бледная была… Ох, дети, дети! Вот что значит без отца-то воспитывать.

— Да, тетя Люда, да.

"Зачем она меня мучает?"

Прошло еще пятнадцать минут. Наконец Наташа, услышав, что подъехал лифт, бросилась к двери. Это были врачи, двое мужчин — постарше и помладше. Они задали несколько вопросов Наташе, осмотрели Зинаиду Федоровну, сделали электрокардиограмму и по тому, как они спешили, было видно, что положение серьезнее. Наконец тот, что постарше, просмотрев ленту, сказал, что необходима госпитализация.

Дальше все пошло очень быстро. Пока один врач делал укол, а потом из квартиры Людмилы Ивановны звонил в больницу, чтобы договориться о приеме больной, другой спустился за носилками и вернулся вместе с водителем, который помог донести Зинаиду Федоровну до машины. Оттого что они так торопились, Наташе было особенно страшно, но она не задавала вопросов, чтобы не мешать. Потом она бежала за ними по лестнице, чтобы объяснить им, что эта седая женщина, которую они несут, — самый близкий, самый дорогой на свете человек, что если с ней что-нибудь случится, она…

"Нет, нет, Господи, пусть я никогда больше не буду счастлива, только бы мама осталась жива и любила меня по-прежнему…" — молилась Наташа, пока врачи делали свое дело.