Черное платье

Почему он ничего не сказал матери про этого мента? Не хотел ее пугать? А что еще? Что-то еще не давало ему покоя, и он ждал подходящего случая, чтобы убедиться, что его подозрения — полный бред. И когда мама согласилась выпустить его наконец из заточения и разрешила пойти в школу в последний день занятий, и когда оказалось, что Сашка Паринов может одолжить ему на несколько дней сто баксов, он решил, что сбежит с уроков и зайдет к Дмитричу, чтобы, во-первых, попросить его вернуть деньги Сверчку и передать, что больше он ему ничего не должен и чтобы они оставили его в покое, а во-вторых, сказать ему… Что сказать? Да ничего он не будет говорить, не хочет он с ним разговаривать. Просто убедится, что с Ю. Д. все в порядке, и вернется в школу, чтобы, не дай Бог, мама ни о чем не догадалась.

Сережа сел на троллейбус и через пятнадцать минут подъехал к дому, где жил отец. Выйдя из лифта, он сразу заметил на дверях квартиры узкую полоску белой бумаги. Он подошел ближе: печать, неразборчивая подпись. Совершенно ясно — квартира опечатана. А опечатать ее могли только в двух случаях: или Ю.Д. арестовали, или… его нет в живых. Неужели все-таки?.. Не может быть. Этого просто не может быть. Не могла мама этого сделать. Не могла и все. Бред какой-то. А мент? А письмо? Если мама действительно… то тогда понятно, почему мент спрашивал именно про вторник. Значит, ее подозревают?

Сереже стало страшно. Хорошо хоть он сказал, что мама была дома. И какой же он дурак, что не рассказал ей про мента. Надо было рассказать. Ведь мент обещал зайти еще раз. И он наверняка спросит ее, где она была в тот день. Надо срочно предупредить ее, чтобы она была готова и не сказала чего-нибудь лишнего. "Сегодня же после уроков ей расскажу", — думал Сережа, спускаясь по лестнице.

А вдруг все это ерунда? Может, его действительно арестовали? Если у Ю.Д. такие "коллеги", как этот тип, познакомивший его со Сверчком, то он наверняка занимается какими-нибудь делами, за которые сажают. А по виду не скажешь: на уголовника Ю.Д. похож не был.

Сережа вышел из подъезда, продолжая обдумывать происшедшее, и не заметил, как из автомобиля, стоящего на противоположной стороне улицы, вышел молодой человек в джинсах и полосатой футболке и направился к нему. Автомобиль тем временем дал задний ход, въехал в подворотню, развернулся и подъехал к тротуару в тот момент, когда парень в футболке подошел к Сереже.

— Здорово, — сказал он, преградив Сереже путь.

— Здрасьте, — ответил Сережа, удивленно посмотрев на него.

— Не спеши, надо поговорить. Давай-ка, садись.

Он подтолкнул Сережу к задней дверце автомобиля, которую приоткрыл сидевший внутри человек. Сережа попытался увернуться, но не тут-то было: парень крепко схватил его за плечо и втолкнул в машину.

— Сиди и не рыпайся! А то знаешь, что будет?

— Что вам надо? — звук собственного голоса показался Сереже чужим.

— Сиди тихо, понял? — произнес парень, севший в машину следом за ним, и Сережа оказался зажатым между двумя мужчинами. — Ну что, везем его к Хану?

— Давай, — вяло ответил Сережин сосед слева и отвернулся к окну.

— Куда вы меня везете?

Сереже показалось, что он сейчас заплачет от страха. "Сопля, девчонка", — мысленно обругал он себя и постарался взять себя в руки. "Что им может быть от меня нужно? Может, они меня с кем-то перепутали?"

Сережа вспомнил про сто долларов, которые лежали у него в кармане брюк. "Ну и что? Не грабить же меня, в конце концов, они собрались? У них такая тачка…" Он немного успокоился и решил подождать и посмотреть, что будет дальше. "Все равно это лучше, чем мент. Эти, по крайней мере, не тронут маму", — думал Сережа.

* * *

Юрий Дмитриевич Павловский родился в 1957 году в центре старой Москвы. Жил он вдвоем с матерью: отец бросил их, когда Юре едва исполнилось два года, и мать никогда о нем не рассказывала. Впрочем, отцом Юра интересовался только первое время, пока был маленьким, и перестал интересоваться с того момента, как поссорился с мальчиком, жившим в соседнем подъезде и однажды обозвавшим его "безотцовщиной". Юра сперва не понял значения этого взрослого слова, которое мальчик явно повторял за родителями, знавшими Юрину семью, но, расслышав в нем что-то оскорбительное, избил мальчика так, что тот, придя домой с разбитым в кровь носом и надорванным ухом, наотрез отказался сообщить родителям, с кем и почему подрался, настолько боялся своего обидчика, который, надо сказать, был на два года младше его самого. Юре тогда было семь лет, и больше он никогда не задавал матери вопрос о том, где его отец.