Черное Рождество

– Зачем? – пробормотал он. – Зачем все это здесь, после случившегося… – Я объясню потом, – шепнула она, – и ты все поймешь.

Руки его задрожали, губы пересохли. Он держал в объятиях стройное легкое тело, тонкие руки ее лежали у него на плечах. Она приникла к его губам, и он забыл про все на свете.

Но черный холод, заползший в его душу в проклятой Новороссийской бухте, не хотел уступать.

«Можно жить и так, – шептал в ухо Борису противный голос. – Никого не любить и спать с женщинами, когда представится случай. Они все одинаковы, какая разница? И эта сегодня, она сама захотела, сама тебя позвала, так почему не воспользоваться случаем? Ты здоров и крепок, плоть требует свое, а что ты не испытываешь к ней никаких чувств, так, может, ей это и не нужно?»

Усилием воли Борис вырвался из обволакивающего плена.

– Я так не могу, – бормотал он.

– Я знаю, – она ничуть не обиделась, – я все понимаю и помогу тебе.

И снова тонкие руки обняли его сильносильно, и губы ее шептали что-то неразборчиво. Борис почувствовал, что снова опускается ко дну моря, и ледяная вода сдавила тело, и черное облако поднимается ему навстречу из глубины. Но что-то сильное и теплое поддержало его, потянуло вверх и заставило отступить черное облако. И в этот раз оно не успело заползти Борису в сердце.

– Ты колдунья, – шептал он в забытьи.

Не отвечая, она улыбалась в темноте.

Когда Борис очнулся, то с удивлением заметил, что рассветает. Он погладил отрастающие волосы Юлии, которые ложились на щеку и затылок темными завитками.

– Тиф?

– Ну да, полгода назад, сейчас волосы уже отросли. Ты проснулся?

– Я не спал, а грезил, – улыбнулся он.

– Я хотела тебе объяснить… – Зачем, я все понял… – Нет, послушай. За эти годы передо мной проходило множество людей, в основном раненых и умирающих. Когда видишь смерть постоянно, перестаешь воспринимать ее со страхом. Даже приходит какое-то равнодушие. Но я научилась видеть смерть заранее, то есть могу определить, умрет человек вскоре или нет.

– Что ты такое говоришь? – Борис приподнялся на локте и заглянул ей в глаза. – Ты не шутишь?

– Не бойся, послушай меня. Речь не идет о тяжелораненых, умирающих, тут всякая медсестра с уверенностью сможет сказать, доживет этот человек до утра или нет. И редко кто ошибается. Я же имею в виду совсем другое. Что-то такое в глазах, в том, как человек ходит, поворачивает голову и говорит. В общем, этого я объяснить не могу, но точно скажу тебе, что вижу некую отметину, которую смерть ставит на свою будущую жертву. Не обязательно это случится на следующий день или через неделю, но… – Но ведь все люди когда-нибудь умрут! – Бориса пугал этот разговор.

– Не нужно, не нужно ничего бояться, – прошептала Юлия, касаясь волосами его щеки, – ты не умрешь, будешь жить долго и… – И счастливо? – усмехнулся Борис.

– Про счастье не знаю, но на войне с тобой ничего не случится. Ты умрешь нескоро, своей смертью. Верь мне, я знаю, я чувствую… – Я верю, – с удивлением протянул Борис, Он прислушался к себе и понял, что черное облако больше не сжимает его сердце. За окном, приветствуя восход солнца, пели птицы. Рядом с ним была прекрасная женщина. Борис понял, что вновь возродился к жизни.

– Ты – добрая волшебница? – смеясь, спросил он. – Фея из сказки?

– Нет, – она улыбнулась, и лицо ее чудно похорошело, – я – обычная женщина, но я должна была сделать это для тебя.

– Но почему именно для меня? – против воли спросил он.

Тень пробежала по лицу Юлии, улыбка ушла, глаза смотрели строго и отчужденно.

– Больше не нужно вопросов. Прошу тебя: запомни эту ночь.

– Запомню, – согласился Борис, понимая, что продолжения ночи не будет.

* * *

На следующее утро по просьбе Колзакова пришли две татарки из деревни и обрядили покойного в чистое. Православного священника не найти было за сто верст вокруг, так что отпевать Стасского было некому. К тому же возникли еще разногласия по поводу предположения Сильверсвана, что Стасский, поскольку имел польскую фамилию, мог быть не православным, а католиком. Никто наверное ничего не знал, Стасский никогда про свое вероисповедание не говорил, и даже креста на нем не было. Колзаков заказал татарам сколотить гроб, и решили, что каждый прочитает над покойником какие помнит молитвы, а пока положили усопшего на стол в самой большой комнате хозяйского дома. Борис, выйдя за каким-то делом из дома, увидел в дальнем конце деревни подъезжающую арбу. Татарин-возчик остановился и заговорил с кем-то из местных, а с арбы соскочили и пошли пешком два человека. Сначала Борис увидел, что это офицер и солдат, потом ему показались знакомы их фигуры и походка, и наконец он понял, что к нему приближаются Аркадий Петрович Горецкий и его верный Санчо Панса Саенко.

Борис, удивленный и обрадованный, пошел им навстречу.

– Ваше благородие! – издали крикнул Саенко. – Здоров ли?

– Вот так встреча, Пантелей Григорьевич, – усмехнулся Борис.