Черное Рождество

Они так увлеклись разговором, что не заметили подбежавшего Колзакова.

– Господа, господа! – удивленно воскликнул он. – Что это вы делаете?

Борис отпустил кисти Стасского и отступил на шаг. Стасский усмехнулся, поймал взглядом Колзакова и проговорил с плохо скрытым сарказмом:

– Поздравляю, господин Колзаков! Наслышан о вашей сегодняшней победе! Как говорил Наполеон – в ранце каждого солдата лежит маршальский жезл, так что у вас еще все впереди.

Не дав Колзакову времени на достойный ответ, он злобно оглядел Бориса и ушел скорым шагом проверять посты своих пexoтинцев.

– Ох, до чего же он утомил меня! – пожаловался Колзаков.

– Сами виноваты, – не утерпел Борис, – не можете себя правильно поставить.

И что он к вам прицепился?

– Они, видишь ли, дворяне, белая кость, а я – солдатский сын, до капитана вот дослужился, – вздохнул Колзаков. – Он понять никак не может, почему я не у красных. А я объяснить не умею. Хотя что тут объяснять, ежели присягал я государю-императору? Привык воевать, куда пошлют. Но ведь как пружину ни дави, а ведь когда-нибудь да лопнет!

– Очень может быть, – согласился Борис.

– Я, знаете ли, не силен в разговорах-то, – расстроенно продолжал Колзаков, – вот и сегодня не в добрый час с Юлией Львовной беседу начал.

Борис оглянулся на женскую фигуру возле ореха. Юлия Львовна стояла, повернувшись спиной, и спина эта была пряма, но такой неестественной скованностью веяло от всей фигуры, что Борис изумленно оглянулся на Колзакова.

– Что вы ей сказали, Николай Иванович?

– Ох, язык мой! – простонал Колзаков. – Давеча говорю ей, что лицо ее мне знакомо. Нет, отвечает, ошиблись вы, господин капитан, не знаю я вас. А у меня все в голове, что видел я ее раньше. Сегодня после боя как осенило меня, вспомнил, что видел, но нее ее саму, а фотографический ее портрет.

– И где же это было? – полюбопытствовал Борис.

– А было это в Галиции в одна тысяча девятьсот шестнадцатом году. Сидели мы в плену у немцев. Там-то я и познакомился с поручиком Богуславским. И видел у него фотографию его невесты Юлии Львовны Апраксиной. Рассказал я все это Юлии Львовне и очень пожалел.

– Отчего ж пожалели?

– Не умею я с дамами разговаривать, вот и вышло нехорошо. Так что вы уж сейчас ее не тревожьте, авось к вечеру успокоится.

Борис пожал плечами, потому что ему начало все это надоедать, и пошел следом за Стасским, чтобы убедить того, хотя бы сегодня взять себя в руки и не портить никому настроения своими бесконечными придирками. Он не смог сразу найти Стасского, наконец через несколько минут увидел его во дворе рядом с лейтенантом Ткачевым. Они разговаривали вполголоса, причем у Бориса и тут сложилось впечатление, что они весьма недовольны друг другом. Стасский подступал к лейтенанту внешне вроде бы мягко, но с оглядкой, а тот отвечал резко, отрывисто, как будто рубил словами воздух. Увидев Ордынцева, оба замолчали и ушли в дом. Борис только вздохнул. Вацлав Стасский обладал просто удивительной способностью ссориться с людьми. С лейтенантом он только сегодня познакомился, и вот, пожалуйста… Оба обменивались не предвещающими ничего хорошего взглядами. Борис мысленно махнул рукой и пошел следом за ними.

Минутой позже туда вошли Колзаков, Сильверсван и Юлия Львовна. Она была спокойна, хоть и бледна, губы плотно сжаты, но глаза горели странным темным огнем. Одета она была все в то же темно-серое суконное платье, что было на ней по приезде, только накинула на плечи белый кисейный шарф, который, надо полагать, одолжила у хозяйки.

Пришла жена Мусы, тихая татарка, закутанная до глаз в кисею, принесла свежего хлеба, лепешек, сушеного винограду.

– Извините, господа, – повернулся к гостям Колзаков, – к сожалению, у нас только два приличных бокала. Самогон можно было пить из кружек, а такое хорошее вино как-то совестно.

– Боже, – с наигранном восхищением в голосе воскликнул Стасский, – как шагнуло просвещение в нашем народе! Какая тонкость чувств! Глядишь, лет через десять действительно мужик Белинского да Гоголя с базара понесет!

Колзаков, как обычно, не нашел что ответить. Если бы не было с ними дамы, он, возможно, ответил бы грубостью, но сейчас только побагровел и надулся.

Гости растерянно переглянулись. Борис Ордынцев повернулся к Стасскому и сказал ему вполголоса:

– Вацлав, найдите себе другой объект для насмешек. Николай Иванович только из боя, он устал и не дал вам никакого повода для упражнений в остроумии.

– О чем вы, Борис? – Стасский сделал круглые глаза. – Я и не думал ни над кем насмехаться, мое восхищение совершенно искренне.