Черное Солнце

– Нет… или, может, однажды, но не более того. Жрецы верят, что их силы появляются вследствие их таланта, оттачиваемого при обучении, и, вероятно, в этом мнении есть своя добродетель, ведь для тех из нас, кто поднялся не выше адепта, возможно, это все, что он может получить. Но Саайя верила, что в тех, кто носил маски, находится более глубокая сущность, что-то, что приходит к тебе в момент инвеституры в качестве главы Ордена, и это наполняет их божественной сущностью.

– Что значит инвеститура?

– Возведение в сан.

– Церемония, значит. Колдовство, – уверенно сказал он.

Поваге коротко и резко рассмеялся:

– Ритуальная магия? Возможно. Но жрецы убьют любого, с чьих губ сорвется такая еретическая мысль.

– Но от этого она не менее правдива.

– Конечно нет. Солнце и Ворон – давние враги, – продолжил он. – Некоторые говорят, что еще со времен божественной войны. Саайя верила, что, если Бог-Ворон на пике своего могущества поглотит сущность солнца, инвеституированную в Жреца Солнца, когда то находится в надире, Ворон придет к власти в нашем мире.

– Значит, ваша цель – не Жрец Солнца, а сам бог. Само устройство мира.

Поваге ничего не ответил, но Серапио слышал, как грохочет воздух в его несовершенных легких, и знал, что угадал верно.

– Ты, должно быть, считаешь нас заносчивыми дураками, – наконец произнес Поваге.

– Как я ее убью? – спросил Серапио. – Жреца Солнца. Я бы не хотел просить об этом своих ворон.

– Нет, не думаю, что твои вороны предназначены для этого.

Еще один тяжелый вздох, и в сбивчивом дыхании Поваге, в его нервном подергивании ногами Серапио читал его нежелание говорить.

– Чего ты боишься, Поваге? Не бойся за меня. Я же не боюсь.

– А я вот весь в поту, – с самоуничижительным смешком сказал старый жрец. – Потому что, в конце концов, не хотелось, чтобы ты судил меня строго, но с моей стороны очень эгоистично желать, чтоб ты полюбил меня.

У Серапио перехватило дыхание. Его никто не любил с того времени, как погибла его мать, и он не был уверен, как отнестись к словам священника.

– Иди сказала, что вы мне не друзья и что я не должен к вам привязываться, потому что вы все равно меня покинете.

– Ну что ж, возможно, мне следовало позвать сюда Иди, чтобы она дала мне совет. – В голосе Поваге прозвучал тонкий нерешительный смешок, растворившийся в нервном выдохе.

– Ты… ты плачешь, Поваге?!

– Разве я не заслужил немного слез?

И вдруг он все понял.

– Мне предначертано умереть, верно? – Он уже давно подозревал это, интуитивно понимая, что заключенная внутри сила способна поглотить его. Он был всего лишь сосудом. Поваге говорил это с самого начала. И он был из тех сосудов, которые, если ты надеешься поглотить другого бога, нужно разбить, чтобы высвободить то, что находится внутри.

– Мне… Небо и звезды, мой мальчик. Мне очень жаль.

– Нет, – коротко ответил он. – Моя судьба была неизбежна с того дня, как мать зашила мне глаза, а может быть, и с тех пор, как она родила меня. Я ведь сосуд, не так ли? Аватар бога.

Он прочистил горло.

– Расскажи мне, что я должен сделать. – Он только надеялся, что будет не очень больно. Пусть он и подружился с болью, но это была очень осторожная дружба.

– Тебе не нужно делать ничего, кроме как существовать, – сказал жрец. – И когда придет твое время, ты назовешь свое истинное имя, твои глаза откроются… И больше ты уже не будешь существовать.

Серапио надеялся стать свидетелем того, как падет Жрец Солнца и Бог-Ворон свершит свое правосудие, но в то же время понимал, что этого просто не может быть. Конвергенция станет его концом, последней жертвой богу от имени народа, которого он никогда не узнает и который никогда не узнает его.

Глава 32

Река Товаше

325 год Солнца

(3 дня до Конвергенции)

Они говорят нам:
Ешьте пепел и пейте желчь
И радуйтесь, что вас пощадили.
Лучше бы мы умерли и стали пищей для ворон.

Из Избранных стенаний Ночи Ножей

Ксиала проснулась одна. На мгновение она запаниковала, пытаясь сообразить, как сочетаются низкий второй ярус кровати над нею, медленное течение воды под нею и сильный запах незнакомого мыла в волосах. Потом она вспомнила баржу, купание в замерзающей реке и бутылку ксабентуна, выпитую почти до дна, – перед тем как она вернулась и легла в постель к Серапио.

Она засмеялась, прижав руку к голове. Когда она присоединилась к нему, достаточно было посмотреть на выражение его лица – и ей вновь захотелось его поцеловать. Ксиала видела необузданную похоть, вызыващую в теле девушки ответный трепет. Она была уверена, предложи она вчера вечером продолжить – и Серапио бы не отказался. Но он хотел сказать ей что-то, что-то очень важное, и только потому она не предложила – и теперь не могла вспомнить, что именно он сказал. Черт бы побрал этот ксабентун.

Сев на кровати, она спустила ноги вниз. Ночью вроде вернулись пилигримы, по крайней мере, она смутно припоминала их голоса и смех, но сейчас они все уже ушли, как и Серапио.