Черное солнце Афганистана

Перед штабом поставили в ряд шесть боевых машин пехоты, побывавших в боях, исцарапанных пулями и осколками. Машины пригнали спецназовцы. На их брони, в зеленом серебре густых эвкалиптовых веток, уложили обгорелые, обугленные останки тел, собранные из кусков, из отдельных частей. То, что могли собрать, что уцелело в огненном пекле взрыва и удара о посадочную полосу. Лица погибших, — то обгорелые, то обугленные до черноты, то застывшие в страшных гримасах, то удивительно спокойные, как застывшие маски — были неузнаваемыми и одновременно какими-то чужими. Они невольно вызывали страх.

Почетный караул стоял около каждого БМП, держа руки на автоматах. Алое знамя части с прикрепленными к древку шестью траурными лентами держал, слегка опустив его к земле, рослый старшина Кульченко. Руки его подрагивали, и знамя едва заметно колебалось.

Напротив траурных боевых машин выстроились молчаливые и строгие шеренги. Потрясенные случившимся военнослужащие, — офицеры и солдаты, — скорбно смотрели на погибших. Кому еще предстоит лежать на жесткой броне в обрамлении эвкалиптовых веток, никто не знал. Но каждый понимал, что кому-то — придется. Война, хоть и не объявленная, остается войной, и она потребует очередные жертвы…

Беляк почти не слушал выступавших на траурном митинге. Он был переполнен грустной любовью к погибшим, любовью, которой он прежде не чувствовал, она была обыденной, привычной. Он знал этих людей, жил с ними одной судьбой, стоял рядом, разговаривал еще утром. А теперь отказывался признать, что их больше нет… Механически, словно пребывая во сне, Александр выполнял команды старшего офицера. Шагал в строю мимо угрюмых боевых машин, чеканил шаг в строгом торжественном марше, отдавая им, погибшим на его глазах, последние воинские почести…

Поминки устроили в столовой.

Столы сдвинули, образовав букву «П». На них выставили все, что смогли приготовить на кухне, и что имелось на продовольственном складе. Среди наполненных разнообразной едою тарелок, раскрытых консервных банок возвышались прозрачные бутылки с отечественной водкой и темные пластиковые двухлитровые посудины с кока-колой местного производства. Расселись, как летают в боевом порядке, по звеньям, по парам, по экипажам. Летчики и инженерно-технический состав. И офицеры штаба — в центре.

Командир полка, осунувшийся и печально хмурый, встал и поднял полный стакан:

— Давайте помянем наших боевых друзей. Наших товарищей, которые ушли от нас в свой последний полет!

Все встали. Молча выпили. Многие даже не притронулись к закуске. Занюхивали хлебом, тихо крякали.

— Товарищи! — встал замполит Корниловский и начал: — Мы провожаем в последний путь наших боевых соратников. Они были настоящими коммунистами, настоящими верными бойцами родной нашей коммунистической партии. Они полностью и до конца выполнили свой воинский интернациональный долг. Смерть вырвала их из наших рядов. Невыносима боль утраты и потерь личного состава. Но пусть враги знают, пусть запомнят, что возмездие будет неотвратимо!..

Не дослушав, Александр снова выпил. Зашумело в голове. Поплыло в глазах. Он взял вилку, стал быстро закусывать.

И не только он один. Привычно заработали вилки, ножи. В легком шуме послышался голос летчика Валерия Сорокина:

— Афганская поминальная.

И зазвенели струны гитары.

Давай, не чокаясь, ребята,
Давайте молча и — до дна!
За офицера, за солдата,
За тех, кого взяла война.

Вслух выговаривать не будем

Их дорогие имена,
Пока не знают наши люди,
Какая тут идет война.

В седых горах Афганистана

Мы служим доблестно стране
На этой непонятной, странной
И необъявленной войне!

Но мы друзей не позабыли,

Погибших гордо в дни войны,
Кто был частицей эскадрильи,
А стал частицей тишины.

Отставить не имеем права,

А только молча и — до дна!
Поскольку общая держава,
Да и судьба у нас одна!

Замолкли последние аккорды. Все встали. Не чокаясь, молча выпили и стали торопливо заедать горечь огненной жидкости, понимая, что горечь потери заглушить не удастся.

— Да, судьба у нас одна, — произнес Сергей Паршин, ни к кому не обращаясь, думая о чем-то своем.

— Общая! — согласился командир звена капитан Павел Серебров, краснея от выпитого. — Ты прав, Серега!

Он расстегнул ворот и стукнул кулаком по столу. Подпрыгнули тарелки, звякнули стаканы.

— Мы им, гадам, этого не простим! Ни-ког-да!

— Верно, Паша! — поддакнул ему капитан Кулешов, вылавливая вилкой из баночки последние шпротины. — Никогда не простим!