О, как сожалел впоследствии Элиар, что не подошёл к наставнику после всех в сакральную ночь празднования Зимнего солнцестояния. В конце концов, Учитель был невиновен в том, что Агния решила таким вызывающим образом привлечь к себе его внимание. Возможно, наставник тоже был огорчён тем, что Второй ученик не испросил у него благословения. С тех самых пор судьба пошла наперекосяк.
Терпкий запах палой листвы маревом стоял в воздухе, засыпанный листвой сад пылал, как погребальный костер кочевников. Вот и всё: больше некуда идти. Отныне Второго ученика не ждали в Красной цитадели: путь в Ром-Белиат навеки закрыт тому, кто поднял руку на Первородного. Дома в Халдоре, куда он мог бы вернуться, также не стало: скоро Великие степи будут сожжены войной. В своей жизни он потерпел фиаско, добровольно ступил на зыбкую тропу изгнания, поросшую алыми паучьими лилиями. По этой тропе должен был уходить он всё дальше и дальше в неизвестность, прочь от всего, что стало родным, без права обернуться.
Острые лезвия кленов медленно кружились в воздухе. Алая метель из листьев — предвестник той страшной метели, что случится однажды на исходе зимы. Элиар не умел предвидеть будущего и не мог знать, что это их последняя встреча с его светлостью мессиром Элирием Лестером Ларом. Что за все десять лет затяжной войны между Бенну и Ром-Белиатом, показавшихся вечностью, он так и не сможет увидеть Учителя.
Как нелепы оборванные разговоры. Как нелепо жаждать их продолжить.
Посреди осени стоял он — в своей и чужой крови, с руками, полными пурпурово-красных кленовых листьев. Впервые в эти яркие, восхитительно-многоцветные дни душа исполнилась такой глубокой печали, что в ней можно было утонуть. Тот, кто не видел осени Ром-Белиата, — не знает, что такое осень. Тот не жил, кто не бывал в ее алых объятиях.
Красные листья падали с красных деревьев.
Красная кровь текла по рукам.
Эта осень сожгла его сердце до корней, как молния, ударившая в кленовое дерево.
Глава 33
Журавль пьет небо
Глава 33. Журавль пьет небо
Раздались мелодичные переборы струн: откуда-то издалека до слуха донеслись слабые, постепенно нарастающие звуки.
Белая музыка текла, окрашивая мир в свой цвет. Длинные пальцы натягивали серебряные струны, как тетиву: каждый безукоризненно точный звук становился чьей-то смертью. Прекрасная мелодия проникала в тела и наносила необратимые внутренние повреждения, если жертва не успевала защититься барьером. Учитывая головокружительное мастерство играющего, сделать это было непросто.
В воздухе витала музыка. По струнам текла кровь.
Черный жрец в раздражении повернул голову. Уже очень давно не слышал он этих звенящих смертоносных нот. После стольких лет молчания знаменитая кифара Крыло Журавля вновь явила свою силу! Когда мелодия достигла апогея, пространство перед Элиаром оказалось расколото белоснежным порталом, из которого на вершину холма невозмутимо шагнул Первый ученик.
Яниэр был знаменит не только выдающимися способностями к врачеванию, но и редкими музыкальными дарованиями. Элиар, как и все воспитанники храма Закатного Солнца, в свое время также обучался высоким искусствам, но освоил только основы. С тонкой священнической музыкой у сына Великих степей вовсе не задалось: он играл порывисто, беспорядочно и грубо, и мог хорошо сыграть разве что мелодию силы, вселяющую в сердца ужас.
Впрочем, с некоторых пор он стал вселять этот самый ужас одним своим появлением, без дополнительных ухищрений.
Белая музыка вдруг приобрела новый рисунок и ритм. Разящая мелодия сменилась на погребальную песнь упокоения — уже не для живых. Для призванных с болот душ и для тех, кто погиб только что: нескольких Красных жриц и его собственных боевых жрецов храма Затмившегося Солнца.
Нежные звуки мало-помалу гасли, стихали, вместо них потянулась тишина. Какая-то особенно проникновенная, умиротворенная, какая всегда бывала после магических мелодий Яниэра.
— Ты обезумел? — зло накинулся на него северянин, едва кончив играть. — Зачем ты заставил Учителя сражаться? Священная лотосная кровь еще не вызрела и будет полностью истощена жестоким испытанием!
Элиар невольно смутился от такого напора. Уже очень давно никто не смел разговаривать с ним столь дерзко, обвинять или прекословить, но у Яниэра, как это ни прискорбно, были все основания для упреков. А потому он мог лишь попытаться объяснить, что на самом деле произошло:
— Я вовсе не принуждал его к бою… Это недоразумение.
Проклятье! Десятилетиями в прошлом они были вовлечены в замкнутый круг недоразумений и недопониманий. И в новой жизни началось то же самое.