Черное знамя

— О, тут все несколько сложнее, чем кажется на первый взгляд, — Кириченко покачал головой. — Точных данных у меня нет, но думаю, что голод нам не грозит, и ведь нормирование нужно вводить заранее, еще до того, как возникнут проблемы. Уверен, что это только разминка, начало, возможность для населения привыкнуть к тому, что не все можно купить свободно. Затем, где-то через полгода введут новые карточки, на этот раз на такие продукты, которые нужны каждый день, с одной стороны, а с другой — могут храниться долгое время, пусть даже в виде сырья, на хлеб, на мясо.

— Хм, но какой в этом смысл?

— Война будет победоносной, но вне всякого сомнения — долгой, — сказал Кириченко очень серьезно. — Нам придется напрячь все силы, чтобы сокрушить романо-германский мир, считающий себя мерилом культуры и прогресса, возымевший претензию на то, что он есть концептуальное целое, высшая категория, вершина земной цивилизации, и объявивший всех, на него непохожих, в том числе и нас — варварами.

Ничего себе, выходит, что в «опричнине» держат не только тупых фанатиков, верящих в то, что враг окажется быстро сокрушен, что через полгода сапоги евразийских воинов будут топтать улицы Парижа и Лондона, Дели и Токио.

Вновь появился проводник, и на этот раз его поднос оказался заполнен от края до края — блюдце с нарезанным лимоном, тарелки, ножи, вилки, и даже графин с багровой жидкостью.

— Морс, — объяснил усач. — На здоровьице, ваши превосходительства.

— Сброшенное нами романо-германское иго, длившееся с Петра до революции шестнадцатого года, что несло лишь отчуждение, карикатуру, вырождение, неуклюжую имитацию западных социальных и религиозных институтов… — продолжал вещать Кириченко, когда проводник, получив свой рубль, с довольной ухмылкой удалился.

А это уже цитата.

Из «Наследия Чингисхана» Николая Трубецкого, если брать юбилейное, посвященное сорокапятилетию автора роскошное издание в переплете из натуральной кожи, то тридцать третья страница, первый абзац сверху…

Мало кто знает, что над текстом слегка потрудились «редакторы» из министерства мировоззрения, и что заслуженный основатель евразийства был в ярости, когда все вскрылось. Только вот слушать его никто особенно не стал, книга разошлась по библиотекам, а Штилер сказал пробившемуся к нему на прием юбиляру — «ну вы же понимаете, дорогой наставник, что это исключительно для пользы нашего народа и нашей идеи?».

«Но почему, почему у всех мозги забиты этим хламом? — подумал Олег, не вникая в трескотню собеседника. — Гарантийное государство… западный шовинизм… священная миссия Евразии… историческая парадигма… идеократия… народ как личность… наследие Чингисхана…».

Единицы понимают, что стоит за этими мантрами-заклинаниями, миллионы повторяют их бездумно… да, вот ключевое слово — бездумно, ведь использование готовых клише, подходящих на все случаи жизни освобождает от необходимости шевелить мозгами, самостоятельно приходить к каким-то выводам.

А это и трудно, и… и порой опасно.

— Давайте еще по одной! — предложил Кириченко. — За вождя и премьер-министра!

От такого тоста откажется только безумец.

Олег проглотил коньяк, взял ломтик лимона, а его спутник тем временем принялся выкладывать на стол еду. Да уж, «любезная Юлия Николаевна» и в самом деле не пожадничала — тут был и балык, и ветчина, и сыр с плесенью, если и попадавшийся в магазинах, то лишь в столице и по большим праздникам.

— Угощайся, товарищ, — предложил Кириченко, проводя рукой над этим изобилием. — Один я не справлюсь.

Олег кивнул.

Пьяным он себя не чувствовал, лишь осоловевшим и каким-то тяжелым, из тела словно ушли последние силы. «Опричник» и вовсе казался трезвым, даже не побагровел, лишь глаза его пылали и вовсе безумным светом.

— Так что в этой войне мы обязательно победим, — заявил Кириченко, нарезая балык. — Эгрегоры европейских стран ослаблены, наш же, вдохновленный мощью новой идеи, растет и наливается силой.

— Что, простите? — спросил Олег. — Прости… не привык еще.

— Ничего, не беспокойся, оно того не стоит. Вот что такое, по-твоему, государство? — «опричник» прищурился, и стало ясно, что он все-таки пьян, хотя проявляется это только в излишней болтливости. — Это трансцедентальная сущность, нематериальный, духовный организм, настолько многомерный, что мы не в силах его воспринимать, и называется он «эгрегором». Каждый из нас связан с этим эгрегором, поскольку искренне, от глубины души считает себя его частью, и до тех пор, пока считает, вынужден будет повиноваться эгрегору, ведь тот управляет нами с помощью незримых нитей, которые мы называем патриотизмом, долгом перед страной…

— Э… ну, — Олег почувствовал, что голова у него слегка пошла кругом, и чтобы «заземлиться», взял бутерброд с сыром.