Черное знамя

Олегу стало холодно — неужели и вправду все происходит так, как описывает «опричник», что существует некий глобальный замысел, опирающийся на приемы и методы, непостижимые для простых смертных?

Но кто за ним стоит?

Лидеры партии?

Из памяти всплыл образ Огневского, стоящего на трибуне, яростно машущего руками… Стройная фигура Хаджиева в черной форме, бесстрастное восточное лицо… Штилер, сутулый, большеголовый, с обычной ухмылкой… туша Козакова, военного летчика времен первой германской, ныне председателя высшего партийного суда… громадный Померанцев, министр внутренних дел…

Нет, слишком разношерстная компания.

— А уж про то, что эти годы в империи сформировался фактически новый язык, ты сам мне можешь рассказать… — Кириченко потянулся к бутылке, и аккуратно разлил остатки коньяка по бокалам. — Давай-ка, за успех нашего благородного дела… эх, хорошо… теперь у нас везде и во всем битва… за урожай, за выполнение производственного плана, даже за евразийскую культуру. Народ приучают к тому, что постоянно нужно сражаться, что вокруг неприятель. Многие слова поменяли свое значение, «безжалостный», например, — это теперь позитивная характеристика, хотя еще недавно было иначе, все достижения у нас либо «беспрецедентные», либо «неповторимые», либо «уникальные», и никак иначе…

Олег выпил, но коньяк не помог согреться, и даже словно оказался лишен вкуса.

Тут «опричник» был на двести процентов прав — статьи писались именно так, с использованием стандартных оборотов и речевых конструкций, образов и терминов, да и не только статьи, сценарии для фильмов, пьесы и книги, тексты новостей, передаваемых по радио. Невероятно интенсивная языковая агрессия, штормовая волна, бьющая по мозгам человека, и при этом — почти незаметная для него

— Но мало пространства, есть возможность влиять и на то время, в котором мы существуем! — тут Кириченко заулыбался, эта возможность, судя по всему, радовала его сильнее всего. — Революционный календарь вроде того, что был когда-то во Франции, мы еще не ввели, но это дело ближайшего будущего… но уже и сейчас мы отмечаем новые праздники, о каких не знали наши предки. День Воссоединения, День Нации, День Поминовения… зато старые праздники понемногу удаляют из нашей реальности…

Ну да, «опричникам» просто запрещено посещать церковь в Пасху и Рождество, а рядовым членам партии — «не рекомендовано» распоряжением самого Огневского, нарушение которого влечет серьезные неприятности.

— Некоторые и вовсе исчезли, одни в шестнадцатом году, как Тезоименитство Его Императорского Величества, другие позже, совсем недавно, как например, Преображение Господне и другие церковные… Новый отсчет времени, уже не от Рождества Христова, а от появления у власти вождя и премьер-министра… И опять же о пространстве — перестройка городов, новая столица, разрушение древних памятников и появление новых, все это не просто так…

Олег вновь отвлекся, мысли уплыли куда-то в сторону.

Странно, он совершенно не хотел спать, усталость куда-то растворилась, оставив лишь онемение в конечностях и холодную пустоту внутри. Поезд мчался через ночь, дождь и не думал слабеть, за окном мелькали огни деревень и поселков, время от времени, когда путь шел через леса или поля, они исчезали, и тогда казалось, что состав, слегка покачиваясь, летит через сырую тьму, которой нет ни конца ни края.

Кириченко прервал болтовню, чтобы вызвать проводника и попросить еще чая, покрепче. Бывший преображенец притащил стаканы с густой и черной, словно деготь, жидкостью, забрал грязные тарелки.

«Опричник» начал рассказывать о том, как он учился в Италии, о знаменитом криминалисте Ламброзо, у которого ходил в студентах, но это оказалось уже далеко не так интересно. Олег допил чай, съел еще пару бутербродов, а затем как-то внезапно стало ясно, что паровоз замедляет ход.

— Неужели приехали? — Кириченко глянул на наручные часы. — Да, смотри-ка, быстро.

Да, по сторонам от железной дороги уже пригороды Нижнего, осталось спуститься к самому берегу, проехать немного вдоль Оки, и они окажутся на месте, на Казанском вокзале.

— Хм, тут не так далеко, — сказал Олег. — Пойду я к себе, приведу себя в порядок.

— Конечно- конечно, — «опричник» взмахнул рукой с длинными, тонкими пальцами, сверкнул фиолетовый камушек в обручальном кольце. — Приятно было побеседовать.

О деле пока ничего не сказал… но ничего, будут еще возможности.

Вернувшись к себе в купе, Олег умылся, после чего оперся на раковину и посмотрел в зеркало. Да, синие мешки из-под глаз стараниями врачей исчезли, но вид все равно изнуренный, в глазах тоска, в русых волосах заметны седые нити, залысины никак не добавляют очарования, и только родинка на правой скуле темнеет точно так же, как и девять, и двадцать, и даже тридцать лет назад.

Поезд скрежетнул, качнулся, принялся замедлять ход.

Самое время, чтобы надеть плащ, забрать багаж… да, палку не забыть… и можно выходить.

— Ваше превосходительство, прибываем! — объявил проводник, заглянув в купе.

— Хорошо, спасибо, — отозвался Олег, и не удержался — посмотрел в окно.