Черноглазая блондинка (ЛП)

— Заткнись, hijo de la chingada![66] — сказал он, обнажая передние зубы, но не разжимая их. Они казались очень белыми на фоне его темной кожи. Должно быть, в нём текла индейская кровь. Такие мысли приходят в голову, когда тебя только что избили пистолетом. Сейчас или никогда, решил я. Притворившись, что полез в карман за носовым платком, я потянулся к поясу, поднял клапан кобуры и положил пальцы на пружину. Это на долгое время стало моим последним осознанным действием.

Должно быть, именно Лопес нанес мне нокаутирующий удар. Не знаю, чем он меня ударил — наверное, дубинкой, — но попал мне точно в этот удобно расположенный выступ кости у основания черепа, с правой стороны. Должно быть, я упал, как стреноженный бычок. Та бессознательность, в которую я погрузился, была совсем не похожа на ту, в которую впадаешь, засыпая. Во-первых, эта было без сновидений, и не было никакого ощущения времени — она начиналось и заканчивалось, казалось, почти в одно и то же мгновение. Это было похоже на ложное бегство за смертью, и если это действительно означало быть мёртвым, то перспектива не так уж и плоха. Что было больно, так это очнуться. Я лежал ничком на полу, уголок моего рта приклеился к линолеуму собственной кровью и слюной. Не стоит говорить, как чувствовала себя моя скула. Боль есть боль, хотя эта была чудовищной.

Некоторое время я лежал с открытыми глазами, надеясь, что комната перестанет вращаться, как карусель. Свет был тусклый, и я подумал, что это, наверное, уже сумерки, но потом услышал шум дождя. Мои наручные часы остановились — должно быть, я ударил их обо что-то, когда падал. Интересно, как долго я был без сознания? Полчаса или около того, подумал я. Я упёрся руками в пол и сделал рывок. Дятел энергично и не торопясь работал над костью у основания моего черепа. Кончиками пальцев я ощупал область удара. Опухоль была твёрдой, горячей и имела размер с варёное яйцо. Я уже видел необходимость в холодных компрессах и многократных дозах аспирина: можно было страдать и скучать одновременно.

Бумажник всё ещё был со мной, но кобура на бедре была пуста.

Потом я вспомнил о Линн Питерсон. Я осмотрел кухню, проверил гостиную. Она исчезла. Я действительно не ожидал, что она всё ещё будет здесь, после того, как Лопес смотрел на неё. Я остановился, чтобы сделать глубокий вдох, прежде чем войти в спальню, но её там тоже не было. Мексиканцы перевернули дом вверх дном, и он выглядел так, словно побывал в торнадо. Они опустошили все ящики, перерыли все шкафы. Диван был разрезан, набивка из него была выдернута, как и у матраса в спальне. Они, конечно, очень хотели найти то, что искали. Но у меня было предчувствие, что им это не удалось.

Кто такой этот Питерсон? И где он, черт возьми, был, если вообще где-то был?

Размышления о Питерсоне и его местонахождении были способом отвлечься от мыслей о его сестре и её местонахождении. В том, что мексиканцы забрали её с собой, я не сомневался. Они знали, кто она, и не были одурачены моей неуклюжей попыткой скрыть её личность. Но куда они её увезли? Я понятия не имел. Возможно, они уже на пути к границе.

Внезапно я почувствовал слабость и сел на выпотрошенный диван, потирая распухшую и покрытую запекшейся кровью щёку и пытаясь сообразить, что делать дальше. У меня не было никаких зацепок на мексиканцев, никаких. Я даже не видел их машину, ту самую, с брезентовой крышей с дырами в ней, которую описал мистер Назойливый, живущий через дорогу. Мне придётся вызвать полицию, ничего другого не оставалось. Я поднял трубку телефона, стоявшего на низком столике у дивана, но он был мертв — связь была отключена несколько недель назад. Я достал носовой платок и начал вытирать трубку, но потом сдался. Какой в этом был смысл? Мои отпечатки были повсюду: на ручке задней двери, на кухне, здесь, в гостиной, в спальне — везде, кроме чердака, если здесь вообще был чердак. В любом случае, зачем прятаться? Я уже разговаривал о Питерсоне с Джо Грином и собирался снова поговорить с ним о сестре Питерсона, как только соберусь с силами, чтобы встать с дивана и вернуться в офис.

* * *

Я вышел наружу и обошёл дом сбоку. Почему опять пошел дождь? В июне дождя не должно было быть. Увидев, что моей машины нет у входа, я подумал, что её угнали мексиканцы, но потом вспомнил, что припарковал её ниже по улице. Когда я добрался до неё, я весь промок и пах как овца — не то чтобы я когда-либо был достаточно близок с овцой, чтобы сказать, как она пахнет. Я развернулся и выехал на бульвар. Дождь лил так, что его струи напоминали полированные стальные прутья, хотя на западе небо выглядело как котёл расплавленного золота. Часы на приборной доске показывали шесть пятнадцать, но эти часы никогда не работали должным образом. Сколько бы времени не было, день уже подходил к концу, а если нет, то значит мои глаза начали отказывать.