Черноглазая блондинка

Оранжерея представляла собой замысловатое сооружение из изогнутого стекла в стальной раме, прикрепленной к задней стене дома подобно громадной присоске, и достигавшей в высоту двух или трёх этажей. Внутри были гигантские пальмы, прижимавшие свои тяжелые листья к стёклам, словно умоляя выпустить их. Пара французских дверей была распахнута настежь, и в проёме в мягко колышущемся воздухе томно трепыхалась белая газовая занавеска. Лето в этих краях не такое неприятное и изнурительное, как в городе; для этих людей существуют их собственные времена года. Я шагнул через порог, отдёрнув занавеску. Воздух здесь был тяжёлый и плотный, напоминавший запах толстяка после долгой горячей ванны.

Сначала я не заметил Клэр Кавендиш. Она сидела на изящном маленьком кованом стуле перед таким же кованым столом, частично скрытая низко наклонившейся полоской пальмовых листьев, и что-то писала в дневнике или блокноте в кожаном переплете. Я заметил, что писала она авторучкой. Она была одета как для тенниса, в хлопчатобумажную рубашку с короткими рукавами и короткую белую юбку со складками, носки до щиколоток и белые теннисные туфли. Её волосы были заколоты назад заколками с обеих сторон. Раньше я не видел её ушей. Это были очень красивые уши, что является редкостью, поскольку уши, по моему мнению, выглядят чуть менее странно, чем ступни.

Она услышала, как я подошёл, а когда подняла голову, в её глазах появилось выражение, которое я не смог распознать. Удивление, конечно, — я не звонил, чтобы сказать, что приеду, — но и что-то ещё. Была ли это тревога, даже внезапное смятение, или она просто не сразу меня узнала?

— Доброе утро, — сказал я как можно беспечнее.

Она быстро захлопнула книгу, а потом не так быстро приладила колпачок к авторучке и медленно положила её на стол, как государственный деятель, только что подписавший мирный договор или объявивший войну.

— Вы меня напугали.

— Извините. Мне стоило позвонить.

Она встала и сделала шаг назад как будто хотела, чтобы между нами оказался стол. Ее щёки слегка порозовели, как и вчера, когда я попросил её назвать своё имя. Людям, которые легко краснеют, приходится нелегко, они всегда готовы себя выдать, если допустят промах. И снова мне с трудом удавалось не уставиться на её ноги, хотя каким-то образом я видел, что они были стройными, изящными с медовым оттенком. На столе стоял хрустальный кувшин с напитком табачного цвета, и теперь она дотронулась кончиком пальца до его ручки.

— Чаю со льдом? — спросила она. — Я могу позвонить и попросить принести стакан.

— Нет, спасибо.

— Я бы предложила вам что-нибудь покрепче, только, кажется, ещё рановато…

Она опустила глаза и прикусила губу, точно так же, как Эверетт Третий.

— Вы продвинулись в расследовании? — спросила она.

— Миссис Кавендиш, я думаю, вам лучше присесть.

Она слегка покачала головой и слабо улыбнулась.

— Я не… — начала она.

Она смотрела куда-то над моим плечом.

— О, а вот и ты, дорогой, — сказала она, и её голос прозвучал слишком громко, и в нём было слишком много натянутого радушия.

Я обернулся. В дверном проёме стоял человек, придерживая занавеску поднятой рукой, и на мгновение мне показалось, что он, как и Эверетт Третий, вот-вот произнесет звонкую строчку из какой-нибудь старой пьесы. Вместо этого он опустил занавеску и неторопливо двинулся вперед, ничему, особо, не улыбаясь. Это был хорошо сложенный парень, невысокий, слегка кривоногий, с широкими плечами и большими квадратными руками. Он был одет в кремовые бриджи, сапоги из телячьей кожи, рубашку, такую белую, что она светилась, и желтый шелковый галстук. Ещё один из мира спорта. Начинало казаться, что здесь только и делают, что занимаются им.

— Жарко, — сказал он. — Чертовски жарко, — пока он даже не взглянул в мою сторону.

Клэр Кавендиш потянулась к кувшину с чаем со льдом, но мужчина опередил её, взял стакан, наполнил его наполовину и одним глотком осушил, запрокинув голову. Волосы у него были тонкие и прямые, цвета светлого дуба. Скотт Фицджеральд нашел бы для него место в одном из своих горько-сладких романов. Если подумать, он был немного похож на Фицджеральда: красивый, ребяческий, с чем-то, что делало его смертельно слабым.

Клэр Кавендиш смотрела на него. Она снова прикусила губу. Её рот был действительно прекрасен.

— Это мистер Марлоу, — сказала она.

Мужчина вздрогнул от притворного удивления и посмотрел туда-сюда, держа в руке пустой стакан. Наконец его взгляд остановился на мне, и он слегка нахмурился, как будто не заметил меня раньше, из-за того, что я сливался с пальмовыми листьями и сверкающим стеклом вокруг.

— Мистер Марлоу, — продолжала Клэр Кавендиш, — это мой муж, Ричард Кавендиш.

Он улыбнулся мне со смесью безразличия и презрения.

— Марлоу, — сказал он, переворачивая имя и разглядывая его так, словно это была мелкая монета ничтожной ценности. Его улыбка стала ещё ярче. — Почему бы вам не положить шляпу?