Черноглазая блондинка

— Я никогда тебя не прощу, — сказала она ему спокойным, почти официальным голосом. — Я никогда тебя не прощу и, надеюсь, ты сдохнешь. Надеюсь, ты сделаешь себе передозировку, очень скоро, впадёшь в кому и никогда из неё не выйдешь. Я всегда ненавидела тебя, и теперь знаю почему. Я знала, что однажды ты разрушишь мою жизнь. — Эверетт по-прежнему не смотрел на неё, не отвечал, и не произносил ни слова. В конце концов, сказать ему было нечего.

Позади нас Ричард Кавендиш поднялся на ноги и заковылял вперёд. Увидев Терри и яркую кровь, пропитавшую голубое платье его жены, он остановился. Несколько секунд ничего не происходило, потом Кавендиш вдруг рассмеялся.

— Ну-ну, — сказал он. — Человека ранили, да?

И он снова рассмеялся. Я решил, что он думает, что видит сон, что всё, что он видит, нереально. Потом он снова двинулся вперёд и, перешагнув через тело Терри, протянул руку и погладил Клэр по голове, а затем, пошатываясь, прошёл через дверной проём, и, что-то бормоча себе под нос, исчез.

Наконец Клэр заплакала. Я подумал подойти к ней, но что бы я сделал? Было уже слишком поздно что-либо предпринимать.

Я не стал звонить Берни. Я решил, что на какое-то время с него хватит, и с меня, конечно, тоже хватит — я не хотел, чтобы он снова кричал на меня, обзывал и приказывал проделывать с собой такие вещи, с которыми не справился бы даже самый великий в мире акробат. Так что вместо этого я позвонил Джо Грину, доброму старому Джо, который пил с тобой пиво, шутил и болтал об игре в мяч, и чьи трусы в жаркую погоду скатывались у него в промежности.

Джо, как всегда, был на дежурстве, и через двадцать минут после моего звонка он прибыл в Лэнгриш-Лодж, сопровождаемый двумя патрульными машинами. К тому времени Эверетт Эдвардс уже свернулся калачиком на диване, который его пьяный шурин только что освободил. Он плакал горькими слезами, но, похоже, не от раскаяния, а от какого-то разочарования, хотя я не могу сказать, почему он должен был чувствовать себя разочарованным. Возможно, он считал, что Терри умер слишком быстро и безболезненно. Или, может быть, он был разочарован банальностью того, что произошло; может быть, он хотел какой-нибудь грандиозной сцены с фехтованием на мечах, репликами и валявшимися повсюду трупами, такой, которую мог бы написать другой Марлоу, тот, который видел кровь Христа, струящуюся где-то там.

Джо стоял посреди комнаты и озабоченно хмурился. Здесь он был не в своей тарелке. Он привык взбираться по лестницам многоквартирных домов, вышибать двери, прижимать к стене шпану в пропотевших майках и засовывать им в рот ствол своего «спешл» 38-го калибра, чтобы они перестали орать. Таков был мир Джо. То, что он здесь увидел, выглядело как салонная игра среди декораций загородного клуба, в которой что-то пошло не так.

Он присел на корточки и, прищурившись, посмотрел на пулевые отверстия в черепе Терри, потом на Эверетта Эдвардса, съежившегося на диване, потом на меня.

— Господи Иисусе, Фил, — сказал он вполголоса, — что это за чертовщина?

Я развёл руки и пожал плечами. С чего начать?

Джо с ворчанием поднялся на ноги и повернулся к Клэр Кавендиш. Клэр, с потрясённым лицом, с окровавленными руками, свисавшими по бокам, в синем платье, мокрым и блестящем от крови, казалось персонажем из старой пьесы, написанной давным-давно каким-нибудь древним греком. Джо начал с того, что назвал её миссис Лэнгриш, что послужило мне сигналом вмешаться и поправить его.

— Это Кавендиш, Джо, — сказал я. — Миссис Клэр Кавендиш.

Клэр, казалось, ничего не замечала, просто стояла как статуя. Она была в шоке. Её брат, лежавший на диване, сочно всхлипнул. Джо снова посмотрел на меня и покачал головой. Он был явно не в своей тарелке.

В конце концов он передал Клэр одному из патрульных, здоровенному ирландцу с рыжеватыми волосами и веснушками, который одарил ее улыбкой Барри Фицджеральда[105] и сказал, что ей не о чем беспокоиться. Он нашёл где-то одеяло, накинул его ей на плечи и заботливо вывел из комнаты. Она прошла без малейшего сопротивления, скользнув к двери в своем окровавленном платье, грациозная, как всегда, с прямой спиной, без всякого выражения на лице, демонстрируя нам всем свой прекрасный профиль.

Они застегнули наручники на Эверетте и тоже его увели, всё в тех же пижаме и мокасинах. Он ни на кого не смотрел. Его глаза покраснели от слёз, а на щеках виднелись размазанные сопли. Интересно, понимает ли он, что его ожидает в ближайшие недели и месяцы, не говоря уже о последующих годах, которые ему придется провести в Сан-Квентине,[106] если только его мать не купит адвоката, достаточно упорного и умного, чтобы вытащить его оттуда через какую-нибудь юридическую лазейку, которую никто и не подумал заткнуть. Не в первый раз сыну из богатой семьи сойдёт с рук убийство.