Черногорцы в России

Джилас также предвидел неизбежный «постепенный, хотя и не безусловный», поворот не только восточноевропейских стран, но и Советского Союза в сторону Западной Европы и США. При этом он подчеркивал, что Советский Союз «в сегодняшней фазе не может согласиться с изменением соотношения сил (насколько бы он ни проявлял толерантность к внутренним изменениям в союзных восточноевропейских государствах и осознавал необходимость помощи Запада): имперский дух и национальная гордость этого не допустят». Поэтому, по его мнению, Запад, прежде всего США, должны быть открыты для всех видов соглашений, но вместе с тем быть «всесторонне – духовно и дипломатически, экономически и в военном отношении, готовы к неожиданностям». Джилас напоминал, что «с началом перемен в Восточной Европе человечество входит в самый драматичный и, для современной демократии, решающий период»⁸⁵.

К осени 1989 г., как и предсказывал Джилас в мае, его литературная реабилитация набирала обороты. Его произведения, выходившие ранее за рубежом, получали новую жизнь на родном языке. Так, появилась изданная в Лондоне еще в 1982 г. на сербскохорватском (на английском в 1984 г.) книга «Темница и идея»⁸⁶. Вместе с тем, в условиях нараставших в обществе острых антикоммунистических настроений имя Джиласа стало все чаще упоминаться и при переоценке кровавых действий КПЮ по захвату и упрочению власти. Об этом ему был задан вопрос в ходе подготовки осенью 1989 г. в издательстве «Аквариюс» книги «Верующий и еретик». Ответ свидетельствовал о том, что его автор также мучительно думал об этом: «Я никогда не был исполнителем Партии, – заметил Джилас. – Я был революционер, вождь, делал то же самое, что и другие». Жестокости, с которыми стали связывать его имя, Джилас отнес к мифам, созданным уже значительно позже и вследствие того, что их появления желало югославское руководство. «Легенды о моей жестокости сложились позднее, когда я пал с вершин власти. Так было им нужно……

За следующую ночь он написал «более пространный ответ», который редакция опубликовала во введении книги. «Выглядит так, будто я единственный среди вождей революции Сатана, а все другие – ангелы, – писал Джилас. – Повсеместно рассказывают и пишут только о моих "преступлениях". И все это по прошествии сорока лет! Эти рассказы и эти тексты появились в конце 1970-х – начале 1980-х годов после публикации моих военных мемуаров "Революционная война"⁸⁷, в которых я не замалчивал ужасы войны и революции, не поддерживал романтического представления о ее вождях, которое было нарисовано в официальной пропаганде⁸⁸. Я никогда не скрывал, что я, как один из вождей, принимал решения о смерти и жизни противников, а также о тех, кто подрывал авторитет и нарушал порядок в партизанской армии. А как же иначе может быть создана новая армия и совершаться революция?… А рассказы о том, как я уничтожал целые семьи и убивал священников из-за веры в Бога, – это в нашей армии и партии никому не было позволено, за это любой бы был приговорен к расстрелу…»⁸⁹

Нападки, на которые таким образом ответил Джилас, не могли остановить набиравшего силу его признания на родине. Вместе с тем дело двигалось еще к одному виду «реабилитации», или же, до некоторой степени, подтверждению правоты его взглядов, за которые он подвергся преследованиям в прошлом. В ноябре 1989 г. в Москве на русском языке был издан небольшой отрывок из его сочинения «Новый класс». Он появился в ноябрьском номере журнала «Слово» в рубрике «История» вместе с выдержками из работ Н. Валентинова, Л. Троцкого и И. Шафаревича⁹⁰.

Публикацию сопровождала статья Е. Бондаревой «Возвращение Джиласа»⁹¹, написанная с позиций уважения к последовательности его действий, в том числе к тому, что в отличие от тех югославских деятелей, в том числе из среды интеллигенции, позиции которых в 1987–1989 гг. «максимально радикализировались», его «приверженность к методам сугубо демократическим» и вечному кредо прирожденных еретиков «Если и все, то не я» сохранилась⁹².

Весь ноябрь 1989 г. Джилас имел возможность наблюдать заключительную часть процесса дезинтеграции некогда единого советского блока, получившего обвальный характер после падения берлинской стены. В комментариях к происходившему Джилас, указав, что «такое развитие событий следовало ожидать», не стал скрывать того, что был удивлен «скоростью событий». Он предсказывал: «кризис будет расти и будет страшнее», даже в том случае если советское руководство «станет делать самые лучшие и самые точные ходы». Он обратил внимание на то, что Москва сама инициировала этот процесс и его контролировала, но «выпустила события из рук и теперь сама удивляется происходящему». Вместе с тем Джилас отметил, что все это нисколько не уменьшает заслуг М. Горбачева⁹³.