Чернокнижник

Мел послушно повернулся к ней боком, показывая рану. Элли ахнула и прижала ладони к щекам.

– Никакая это не ветка! Не нужно быть чаровницей, чтобы понять, чем вас ранили, господин! Люди накличут на себя беду, это точно. Им не стоило так злить хозяина. Какие же они глупцы…

Элли намочила полотенце, отжала и принялась смачивать края раны. Мел закусил губу, чтобы не зашипеть от боли. Каждое прикосновение служанки отдавалось в теле огненными вспышками.

– Да что, твоё полотенце соткано из проволоки?! – возмутился Мел. – Осторожнее! Не то отправлю тебя на кухню за пирожными, а отцу скажу, что ты сбежала при виде крови.

Вода в тазу почти сразу окрасилась в чёрный. Элли тщательно промыла рану, обработала травяным настоем, наложила свежую мягкую повязку, и Мел с удивлением понял, что боль начинает отступать.

– Конечно, это далеко не то, что смогла бы сделать госпожа Симониса, – произнесла служанка. – Но всё равно лучше, чем было.

– Спасибо.

Мел осторожно пощупал повязку кончиками пальцев. От прикосновения плечо вновь заболело, но уже не так сильно, как раньше.

Элли стояла на месте и теребила кончик своего пояса. Мелу показалось, что она чем-то взволнована. Неужели боится за его жизнь? Глупышка, да такая рана нипочём не убьёт альюда! А если на стреле был яд, то Симониса сможет всё исправить.

– Ты можешь идти, – сказал Мел.

Служанка мотнула головой и закусила губу.

– Чего ты хочешь? – Мел нахмурился, предчувствуя что-то неладное.

– Господин, – набрав воздуха, выпалила Элли. – Поговорите с хозяином. Вы добрый. А он может снова обозлиться на людей. А они… не все плохие. Скажите, чтобы пощадил их. Пожалуйста.

Вот оно что. Боится за людишек.

– Пятьсот лет, Элли, – напомнил он ей. Слова отдавали горечью. – Прошло много времени. Люди столько не живут. И твоей матери тоже давно нет, Элли. Прости.

Девушка побледнела и уставилась в пол. Её плечи вздрогнули, а пальцы продолжали теребить поясок, словно в этой полоске ткани она могла найти успокоение.

– У меня всё равно есть семья, – наконец произнесла она, гордо вскинув голову. – Пусть мне вечно двадцать в этом замке, а за прошедшие годы сменилось не одно поколение людей, но я верю, что в городе ещё живут мои родственники. Я не хочу, чтобы они страдали из-за того, что сделали другие люди.

Мел вздохнул. Он устал и ослаб, ему хотелось отдохнуть. Но обнадёживать Элли он не хотел. Нечего питать пустые иллюзии.

– Она продала тебя, Элли. Едва тебе исполнилось шесть. Ты забыла? Продала в служанки моему отцу. Люди достойны всего, что он может с ними сделать, пойми. Люди готовы продавать всё, что у них есть, лишь бы выручить золота или исполнить другое низменное желание. Ты не помнишь, на что тебя обменяли?

Элли покачала головой. Мелдиан понимал, что, возможно, поступает с ней жестоко. Но иногда лучше сказать правду прямо, какой бы болезненной она ни была. Элли не могла не знать, что от неё избавились, так что же, страшилась спросить у Вольфзунда о причинах? Или он запрещал ей спрашивать, надеясь, что служанка обо всём забудет?

– Твоя мать хотела сбежать с любовником. С бродячим менестрелем из Аглоната. Он был так нищ, что не мог предложить ей ничего, кроме своих песен. Мой отец подарил им домик в Авенуме, а твоему отцу стёр память о неверной жене и шестилетней дочке. Плата за это была небольшой – по мнению твоей матушки, конечно. Всего-навсего невинная душа. Ты понимаешь, что ни одно животное не могло бы так поступить? Понимаешь, на какие страшные безрассудства способны люди?

Глаза Элли на миг подёрнулись болью, а потом вспыхнули упрямством.

– Понимаю, – ответила она. – Люди способны на всё, когда ими движет любовь.

Служанка развернула тележку и, неестественно выпрямив спину, вышла из комнаты. Мел с трудом перелез на кровать и откинул голову на подушки.

Она так ничего и не поняла.

* * *

Алида отыскала надёжную тропку, ведущую через болото, и потихоньку шла по ней, так медленно и осторожно, что казалась сама себе улиткой. Только вот у улитки всегда при себе дом – а у неё нет ничего. Невольно ей вспомнился глупый пустой панцирь, который Рич нашёл в песке перед тем, как она решила уплыть в Птичьи Земли. Алида никогда не задумывалась об этом, но именно тогда она в последний раз видела его стоящим на своих ногах.

Её знобило, как от сильной простуды, иногда возвращался гнев, застилая глаза багровым пологом и обволакивая мысли удушливым жаром. Недавно в груди снова начало противно ныть, вернулось то неприятное ощущение крюка, продетого сквозь сердце и тянущего её вперёд.

Алида прятала руки: за спину, в карманы плаща, в сумку – ей было невыносимо смотреть на собственные пальцы, так безжалостно отнявшие жизнь у беззащитной птицы. Она старалась не думать о том, что на неё нашло, потому что от размышлений становилось ещё страшнее, а мысли тянули в какую-то чёрную вязкую топь.