Чернокнижник и феи

— Зола…

Она подняла глаза вверх, ловя губами холодные капли дождя.

— Пойдем… Прошу, Зола, пойдем…

— Хорошо как… — она посмотрела на Рауля, наконец-то замечая его. — Давно так не веселилась… Почему мы уехали из Ариса, милый?

— Зола…

Он смотрел и не узнавал свою жену. Ему хотелось увидеть на её лице хоть что-то: раскаяние, страх, хоть каплю сожаления о случившемся, — но, кажется, зря он этого ждал. Он впервые понял, что совсем не знает её новую.

Зола широко улыбнулась, и Раулю показалось, что её улыбка насквозь фальшива. Оторви её, сорви её, и под ней окажется только кровь и безумие…

— Зола… Пойдем, приведем тебя в порядок. Нас ждет профессор Манчини.

Она привычно просила:

— Ты же не оставишь меня там?

Он так же привычно ответил ей:

— Нет, конечно же. — Она раз в полгода проходила обследование в больнице Манчини. — Я не оставлю тебя там.

Он впервые ей солгал, и она не заметила. До последнего момента она верила ему, только когда огромные санитары взяли её под локти и повели прочь в женское отделение, за глаза называемое ведьминым, она забилась в истерике и закричала:

— Ты обещал! Чудовище! Тварь! Ты же обещал… Забери меня отсюда… Я буду хорошей!!! Забери!

И эфир ударил из неё алыми искрами, несмотря на две печати. Подбежал еще один санитар, привычным жестом одевая на тонкую, заломанную за спину руку магблокиратор.

— Ты обещал… — без сил обвисла на руках санитаров его Зола, его маленькая, хрупкая девочка, которую он обещал беречь и защищать. Сердце заныло от боли — он не сдержал обещание, он… Зола права — он чудовище. Он тварь, заманившая её в ловушку и не спасшая.

Профессор Манчини взял его под локоть, напоминая о себе, и насильно потащил в другую сторону по коридору в свой кабинет:

— Что ж, пройдемте. Не берите в голову — это не ваша жена говорит, это кричит в ней болезнь. Обследуем, проведем пару циклов электролечения… Зря вы в него не верите — могучая вещь, между прочим! Дадим ваше лекарство… Вы же привезли его? Последняя партия дает чудный, стойкий эффект… — он говорил, говорил и говорил с Раулем, как с ребенком — профессия все же накладывает отпечаток на каждого.

— Я синтезировал новую партию… Высшей очистки… — Рауль еле заставлял себя сказать это. — Только не пробовал на Золе — хотел дать под контролем докторов, мало ли какая побочка вылезет…

— Вот, как раз и испытаем. Рауль, не волнуйтесь так, вы знали, что так и будет, Зола тоже знала…

— Я подвел её.

Манчини утешающе гладил его по руке:

— Полноте, полноте… Вы спасаете её. Иногда спасать приходится против воли — так бывает, Рауль. Эх, молодость-молодость, кипящие страсти и дикие волны самокопаний. Вы ученый, Рауль, у вас должны быть ледяное сердце и трезвая голова. Вы должны уметь отрешаться. Вы должны понимать, что вашей вины в происходящем нет.

Только Рауль не верил его словам — в его ушах до сих пор стояли крики Золы.

* * *

Энтони поблагодарил пожилого водителя потрепанного парогрузовика, схватил свой тощий мешок с вещами, всю дорогу стоявший у него между ног, и выскочил из кабины в промозглую, снежную ночь. Метель пропахла печным дымом, смазкой из ближайших ремонтных цехов, навозом, еще не вывезенным с улиц и особым, многосоставным ароматом, который называют просто — запах родины.

— Здравствуй, любимый Олфинбург… — Энтони поежился под порывом ветра и направился в сторону темных, старых кирпичных строений — ему нужно убежище на первое время. Потом… Потом… Потом он подумает над планом Марка и переделает его — просто на всякий случай, чтобы не попасться глупо властям.

Он любил свой город, он любил свою страну, он хотел гордиться ею, а потому иногда надо делать недопустимое и запретное, чтобы власти не делали это на тебе.

* * *

Абени без сил сидела в открытом даже ночью кафе — его хозяин оказался чудо как отзывчив или предприимчив: он стал работать круглосуточно, обслуживая уставших докторов, медсестер, сиделок, санитаров и даже ходячих раненых, тоже нуждавшихся в капельке старого, привычного мира, где есть тишина без стонов боли, небольничная еда и сладости.

Еле заметно трепетал огонек свечи на столе — светомаскировочный режим никто не отменял, впрочем, комендантский час тоже, но об этом как-то забылось, когда Абени выбралась сюда в полночь, вместе со стайкой медсестер собираясь попить вкусного, крепкого кофе и чуть-чуть отдохнуть. Голова плыла от желания спать, ноги гудели от усталости. Джеральд, которому она телефонировала, что остается в госпитале на еще одно, быть может даже не последнее, дежурство, был недоволен, но обещал прислать к утру свежую одежду и завтрак.

Сейчас перед девушкой стоял крепкий кофе со взбитыми сливками и кусочек бисквитного торта с карамельным сиропом. Медсестры были не столь богаты, как Абени, так что они ограничились булочками и черным кофе, выпив его почти залпом и тут же возвращаясь в госпиталь.