Чернокнижник Молчанов

Один из них был присужден к смертной казни в Варшаве за разбой, но бежал, подкупив стражу; история другого была еще более мрачная, как он сам признавался, старательно, однако, всякий раз, обходя подробности. Но когда он начинал крутить ус и, ворочая желтыми белками, говорил: — „Да, всякое бывало “, — то всем было ясно, что жизнь его прошла не без приключений, о чем свидетельствовали также бесчисленные рубцы от сабельных ударов, сплошь покрывавшие его лицо.

Теперь эти господа служили Свентицкому. Они в совершенстве знали военное искусство и, участвуя в последних предприятиях своего патрона, были самыми точными исполнителями его воли, не уступая ему ни в мужестве, ни в ловкости и даже превосходя его свирепостью. — Вот что, — обратился к ним Свентицкий: —меня зовут в Варшаву и, конечно, не для того, чтобы сделать сенатором; вас тоже не пожалуют в полковники… Я хочу уйти в Пруссию, только не с пустыми руками… Поняли?

Но они, очевидно, привыкли понимать его с полуслова.

— У нас все готово, —ответили они, кладя руки на эфесы своих сабель. — А на кого пан хочет ударить?

— На монахов, что в Глуховке, — ответил Свентицкий, и его глаза, острые и холодные, как полированная сталь, остановились на них и, казалось, хотели проникнуть им в самую душу.

Они переглянулись.

— Гм… — проговорил один из них, — я знал одного монаха, который по пятницам ел жареную колбасу и пил мед…

Тут он остановился, ожидая какого-нибудь замечания со стороны своих слушателей. Но те хранили молчание. Тогда он продолжал:

— Конечно, мед не грех, потому что он от пчелы, но какой же он монах, если ест по пятницам свинину?.. Ваша милость, разумеется, изволили слышать о пустыннике Иосифе?.. Он живет в такой хижине, что в ней совестно было бы поселиться даже самому последнему нищему… Кроме того, он спит в гробу и питается кореньями. Но, ведь, не его же грабить поведете вы нас?

Свентицкий поглядел на него, шевельнул усами и ничего не сказал.

„Офицер“ крикнул и добавил:

— Хотя, конечно, по здравом рассуждении, и этот пустынник…

Свентицкий сделал жест нетерпения.

— Будет! — произнес он, сурово сдвигая брови, — Я не грабитель, ты это запомни раз навсегда. Если я живу саблей, то и многие так поступают. Впрочем, я на тебя не сержусь, и так как ты уже достаточно теперь подготовил свою душу благочестивым размышлением, то сейчас же отправляйся в Гамонь к Кастырке и скажи ему, что в монастыре все уже готово, и ночью я отопру его казакам ворота. Больше ничего. Сам потом вернешься домой. Твой товарищ поедет со мною… Или, быть может, он думает об этом иначе?.. А?.

Он бросил быстрый взгляд в сторону второго своего офицера.

— Я никогда ничего не думаю, — ответил этот последний. — Я — слуга, а вы—пан; я—рука, а вы—голова; рука не отвечает за то, что думает голова…

— Finis coronat opus[1]). — прибавил от себя Свентицкий. — Идите.

„Офицеры“ ушли. Свентицкий, действительно, сговорился с одной казачьей бандой, скрывавшейся под предводительством старого сотника Кастырки в окрестных буераках, ограбить вместе монастырь, при чем сам Свентицкий, явившись в монастырь, куда он всё-таки имел доступ, как поляк и католик, должен был ночью отворить казакам монастырские ворота.

В монастырь, однако, пан Ромуальд собирался теперь с другой целью…. Только он держал про себя свои мысли. Он был слишком осторожен и испытан жизнью, чтобы доверится кому бы то ни было, даже своим „офицерам “. Пан Ромуальд решил предать казаков…

У него уж и план был готов, как уничтожить всю Кастыркину банду, если того захочет настоятель монастыря и примет его условия, т. е. заплатит ему за предательство… Это было проще и верней.

Слух о его злодеяниях уже дошел в Варшаву, и его варшавские друзья тайно писали ему, что сам король хмурит на его брови… Одно время пан Ромуальд совсем собрался, было, в Пруссию, но тут подвернулся Кастырка с своим предложением разгромить Глуховский монастырь. И пана Ромуальда сразу осенило… .

Одним ударом он надеялся купить забвение своим прежним преступлениям; он рассудил справедливо, что защита монастыря против казаков, несомненно, будет поставлена ему в заслугу перед Церковью и государством.

Казаки были „схизматики», —значит, враги католической Церкви и враги государства, как казаки.

Кроме того, пан Ромуальд надеялся и хорошо „заработать на этом деле… “Отпустив „офицеров", Свентицкий стал и сам готовиться в путь.

Он не надел ни своей брони, ни своего шлема. Он рассчитывал прибыть в монастырь к вечеру, а в таком вооружении его могли и не пустить в позднее время: он и в монастыре был хорошо известен… В конце-концов, конечно, он все-таки добился бы свидания с настоятелем, но он не хотел; лишних проволочек.

И он приказал подать слуге свой и обычный домашний костюм. Только под ним он надел кольчугу и пристегнул саблю у пояса. Также велел он одеться и офицеру, которого брал с собой