ЧерноLove (сборник)

Сашка! Дорогой! Здравствуй! Это я, но уже после операции! Я буду продолжать жить и дышать, только я не знаю, зачем мне это нужно… Ну хотя бы за тем, чтобы написать тебе об этом! Я стою у окна и смотрю на этот пустынный замерзший город с пятнышками фонарей, где витают мои болезненные мысли. Этот город похож на большую обездвиженную божью коровку с пятнами света на хрупкой панцирной спине. Снег падает вниз и стремится к подоконнику, как заколдованный, разрывая холодный воздух, он тихо стучит в больничное окно своим белым маникюром. Его становится все больше и больше, и узкое пространство за окном заметно толстеет белоснежным пирожным, похожим на чужой, забытый в холодильнике торт. Косые снеговые линии, подталкиваемые ветром, заполняют все пространство, прилипают к стеклу и медленно скатываются вниз, заставляя стекло рыдать от холода. Я стою по другую сторону морозных колючек, смотрю и радуюсь, что наконец-то не получаю пощечин от снежного ветра и он не склеивает мои ресницы. Несколько людей ветер подгоняет в спину, недовольными движениями толкая их вперед к подъездам дальних высоток, туда, откуда они вышли утром на нелюбимую работу. Эти вечерние прохожие идут быстро, тронутые силой ветра в спину, ведь их ждет то, чего у меня никогда не было, их ждет родная квартира с родными людьми, маленький островок своего квадратика в огромном мире, от нас до каких-то летающих далеких планет. У них есть чай и свое собственное окно, в которое видно снежную жизнь. У меня в палате тепло, и батарея даже жжет мое колено, когда я к ней прикасаюсь. Если бы эта старая батарея могла говорить, то она бы пожаловалась мне на качество ржавой горячей воды. Моя кровать в одинокой палате стоит прямо у широкого окна, в которое бьют злые крупинки снега. Подоконник очень широкий и совсем пустой, но если я закрываю глаза, то вижу, что там лежит твоя передача с фруктами и пахучим медом в новеньком пакете из супермаркета, которого нет. Весь этот район как на ладони – протоптанные тропинки среди снега, шоссе, люди, высотки, тысячи окон вечерних квартир, горящие светом чужих судеб, как звезды нетронутых вселенских дорог. Я здесь совсем одна, у меня нет никого – ни мышонка, ни котенка, ни щенка, у меня был ты, только ты, Сашка, ты помнишь, как ты у меня был? Сашка, спаси меня и забери отсюда! Я некрасивая после операции, я ужасная, я не причесанная, я плохая, но я и хорошая, там, где-то там, у себя внутри, под сердечными стуками-звуками, под сплетениями вен и аорт, где темно и грустно, где я прячусь с самого детства и где ты бывал не раз! Сашка! Я хромаю, потому что оперированный левый бок болит без остановки и очень болезненные уколы мне делают в бедро. Меня здесь называют зимним кузнечиком, потому что их следы на снегу повсюду, я это вижу и показываю всем. Они, эти люди в белых пальто, почему-то не замечают следов кузнечиков на снегу, они слепые, а я их вижу каждый день! Вот и сейчас за окном кто-то прыгнул с подоконника вниз, оставив след острых лапок, это был он, настоящий зимний кузнечик. Пусть называют меня, как им заблагорассудится, эти, в белых плащах и белых причудливых шапках с черными заколками за ушами. У меня такое впечатление, что они все глупые, задают мне вопросы, которые очевидны, и записывают мои ответы в какую-то книгу, похожую на мою старую тетрадь по астрофизике. Пять часов назад, а может быть и шесть, меня раздели догола и положили на кровать на колесиках. Колесики немного скрипели на своем музыкальном языке, подбадривая меня нотами. Мне показалось, что этих нот было только три, не больше, и пока меня везли по освещенным коридорам и ламповые редуты менялись один за одним, я услышала целый концерт наставлений на мое маленькое ничтожное будущее без тебя. Я была укрыта одеялом, от которого пахло большой многократной прачечной и множеством чужих страданий, а девушка в белом палантине и с ярко-красными губами толкала мой плоский катафалк вперед, до самого лифта, как этот самый зимний ветер за окном толкает прохожих домой. В лифте было холодней, чем в коридорах, и несколько незнакомых людей в белых плащах разговаривали о какой-то Маше, которая умерла позавчера прямо на операционном столе. Они говорили о ее смерти как о бутерброде на столе, как о чашке молока, как о крике лягушки в летнем пруду. У этой мертвой Маши была седьмая группа крови, а донора не нашли на всем свете, какая печаль, какая грусть, как все неверно, как все неправильно. Какой же это был пустяк – найти человека с седьмой группой крови и спасти эту Машу… Неужели не нашлось никого с такой кровью? Она уже освободилась от работы внутри себя, эта Маша, ее не грызут мысли изнутри, анализируя свежесть кожи на лице и линию бедер, сочетание цвета сумочки и туфель, она уже ушла из этого темного мешка, где все стены пропитаны холодными вопросами, похожими на длинные крашеные волосы девушки милиционера. Она счастливая, Сашка, она счастливая, у нее был билет в кармане, тот самый билет, скрученный в трубочку и потертый, с порядковым номером от Бога, к которому она отправилась на зимние чтения истин. А мой билетик у тебя, Сашка, у тебя, он там, в той самой английской синей куртке, в которой ты был на даче. Он лежит среди старой шелухи семечек и вечного мусора твоих карманов, где могут расти цветы. Найди его, Сашка, найди его, мой билет к Хозяину Неба и спаси меня! Я, ловившая и ценившая слова любви из книг, прошу тебя об этом. Где ты, мой Сашка? Где ты? Помнишь ту страшную аварию? Я сидела возле твоей кровати множество дней и держала тебя за руку. Я умоляла Хозяина Неба, я не умею молиться, но я молила именно его, для всех – Невидимку, чтобы он тебя оставил здесь, и он меня услышал. Помнишь, Сашка? Я осторожно брила твои заросшие щеки и смазывала их лосьоном, когда ты лежал в гипсе, я читала тебе вслух о газовых облаках далеких туманностей и кормила с ложечки, я носила утку под твой кожаный, сморщенный «крантик», стригла ногти и мыла твои худые ноги, разучившиеся ходить за четыре месяца. Помнишь, Сашка, как я тебя выхаживала? Ты хороший, ты умный, ты пахнешь тем же лосьоном, ты куришь те же сигареты, и когда ты целовал меня в губы теми летними ночами, я ощущала себя испуганной рыбой и старалась отдышаться во весь рот и легкие и никуда не убегать. Когда ты засыпал, я учила свои заплаканные глаза снова моргать, вытирая воду на подушке, на подбородке и на груди. Сашка! Найди мой трамвайный билет, среди мусора твоих карманов, там мой личный номер к доброму Хозяину Неба, я хочу знать свой номер, помоги мне, Сашка!