Черновик беса

— Владыка небесный, неужели он и раффлезию уничтожил?

— Всё может быть.

Уже по дороге к теплице Клим Пантелеевич вдруг остановился и спросил:

— Сдаётся мне, что пахнет керосином. Не находите?

— Да-да, вы правы, — обеспокоенно закивал Толстяков.

Присяжный поверенный сошёл с дорожки и приблизился к невысокой пальме, сел на корточки и, сорвав несколько травинок, поднёс их к носу.

— Керосин. Он полил это растение керосином. Погибнет через день-два.

— Какой ужас! — покачал головой Сергей Николаевич. Это ведь и есть та самая рафия, о которой я вам вчера рассказывал.

— Ясно. Что ж, пойдёмте к теплице.

К счастью, раффлезия была надёжно заперта. Открытые оконные рамы, затянутые частой сеткой, имелись только на крыше. Стекло оказалось целым. Ардашев и Толстяков ещё около получаса ходили по парку, но других проделок Беса не обнаружили. Уже по дороге к дому, Сергей Николаевич спросил:

— Выходит, он уже в Сочи?

— Судя по всему да. Вероятно, ехал в том же поезде, что и ваш шурин. Сначала он передал ему письмо, а потом сел в один из вагонов.

— Эх, жаль, что Пантелеймон его не разглядел. Или, может, это он нам так сказал?

— Вряд ли. Мне показалось, что ваш шурин в тот момент был с нами искренен.

— Спасибо, успокоили. А то я после Николашкиных слов начал уже, грешным делом, его подозревать.

— Именно этого, как вы помните, Бес и добивается.

— А что же нам делать? Вот так покорно ждать новых бед?

— Нет, ни в коем случае. Для начала давайте лучше прогуляемся по Сочи, по самым людным местам.

— Хорошо, я велю заложить лошадей.

— Предлагаю воспользоваться коляской. Около входа в парк всегда стоит кто-нибудь.

— Ладно. Как скажете. Я только предупрежу Надю.

— Жду вас здесь, на лавочке.

— Договорились.

Сергей Николаевич, вернулся довольно скоро, и извозчик, как ожидалось, был на месте. Дорога до самого города заняла совсем немного времени.

Приморская часть Сочи располагалась в долине одноимённой реки, в каких-нибудь десяти-пятнадцати футах[9] над уровнем моря. Верхняя же — на возвышенности, в семидесяти футах. Каждый дом здесь стоял в глубине сада, на значительном удалении от дороги, окружённый розами и завитый глициниями. Юкки, бананы, магнолии и олеандры выглядывали из-за заборов. Эта нагорная часть имела всего четыре улицы, идущие параллельно морскому берегу: Приморская, Московская, Подгорная и Нагорная. А пересекали их всего три: Александровская, Михайловская и Пограничная. Согласно данным местной газеты «Черноморский край», на 1913 год в городе насчитывалось немногим более пятисот домов.

Ардашев и Толстяков направлялись в нижнюю часть города, где названия улиц и переулков говорили о занятии их жителей: переулок Шкиперский, Ремесленный, Кузнечный, улица Мещанская… Здесь царило оживление, шумел базар и была сосредоточена вся городская торговля. В кофейнях и духанах стоял шум, слышалась турецкая, армянская и греческая речь. В воздухе чувствовался смешанный запах кофе, кальянов, жареной рыбы, свежеиспечённых лепёшек с кунжутом и разнообразных специй. Заезжему визитёру могло показаться, что он находится не в России, а где-нибудь в Персии. Лёгкие двери контор, всевозможных предприятий и лавок были открыты настежь, и только надписи над ними давали возможность разобраться, чем конкретно занимаются их хозяева: «Посуда. Братья Хиониди, братья Черномордик», «Галантерейный магазин «О-бон-марше», «Велосипеды «Дукс», «Комиссионерская контора по продаже земельных участков и домов М.П. Путятина», «Мебельная мастерская Верниковского», «Нотариус А.А. Шелковской», «Фотография Денисенко», винно-шашлычная «Кахетия», духан «Домашние вина», контора «РОПиТ», «Колониальные товары братьев Токмакиди», «гостиница «Мадрид» …

Завидев увитую актинидией беседку со столиками, Ардашев предложил отдохнуть, и газетчик с удовольствием согласился. Мальчишка-официант быстро принёс кофе по-турецки и два стакана холодной воды.

— Чувствую, неспроста вы предложили эту прогулку, — отхлёбывая горячий напиток, проговорил Толстяков. — Думаете, я замечу кого-нибудь знакомого и мы, таким образом, определим, кто же устраивает со мной эту дьявольскую игру?

— Не только. Хотелось поговорить с вами наедине в спокойной обстановке.

— Сергей Николаевич! Душевно рад нашей случайной встрече, — послышался чей-то голос.

Ардашев и Толстяков обернулись.

— Познакомьтесь, господа, — вставая, выговорил издатель. — Актёр и художественный руководитель местного театра Фёдор Лаврентьевич Бардин-Ценской и мой старинный друг Клим Пантелеевич Ардашев, присяжный поверенный.

— Очень рад. И как современный зритель? Привередлив? — спросил Клим Пантелеевич.

— Местные в театр ходят мало, а отдыхающие избалованы столичными постановками. Им подавай «Ревизора» или на худой конец «Свадьбу Кречинского». А у нас труппа — раз, два и обчёлся. Пытались поставить Островского «Волки и овцы» так некоторым актёрам приходилось по два раза гримироваться и менять костюмы. А зритель — не дурак, распознал. Свистеть начали, ногами топать. Одно слово — провинция.

— Да вы присаживайтесь, — пригласил Толстяков. — Может быть кофе?