Черновик

Запомнился Сергею еще один очерк, в котором дед рассказывал о токаре, тоже добившемся каких-то выдающихся успехов в труде. Начинался он с подробного описания того, как парень работает на станке. Как всегда точный в деталях, Павел Егорыч с такой скрупулезностью и так поэтично описывал этот процесс, что казалось, он рассказывает не о простом рабочем, вытачивающем деталь из стальной болванки, а о художнике, кладущем на холст мазок за мазком. Когда же во время перекура он и впрямь уподобил своего героя художнику, тот только рассмеялся: «Это вы, писатели, все придумываете. Тут дело-то нехитрое, просто навык надо иметь. Вот Петрович, тот и правда был художник. Да еще и с моими художествами сколько ему повозиться пришлось». И действительно, в жизни Васьки Панкратова, в прошлом беспризорника, а ныне героя труда, «художеств» было немало. Бродяжничать начал еще мальцом, да в «хорошую компанию» попал, где добрые люди и выпивать, и воровать по мелочам научили. Сколько раз в милицию забирали, но все как-то с рук сходило: умел на жалость давить. Когда слишком часто стал попадаться, отдали в детдом. Никак к порядкам детдомовским не мог привыкнуть, манила вольная жизнь. Сбегал, но всегда возвращали, а потом втянулся помаленьку. Пошел в ФЗУ учиться, а оттуда на завод. Приставили учеником к мастеру, к Петровичу. «Вот тут и начались “мои университеты”. Он меня вроде токарному делу учил, а как подумаешь, поймешь, что жизни учил. Да только в этом деле я двоечником оказался». И правда, не был Васька Панкратов послушным учеником. То деталь запорет, то выпивши на работу придет. На выпивку деньги нужны. А где взять? Надоумили друзья дворовые, стал инструмент с завода тащить. Поймал его на этом деле Петрович. Ну, подумал Васька, то ли накричит сейчас, то ли в милицию сдаст, то ли сразу кулаком припечатает. А Петрович спокойно так ему говорит: «Вот ты рабочий человек. А рабочему человеку без инструмента как? Да никак. Ты его за рубль продал, а работать нечем, так три рубля, считай, потерял». И вроде ничего особенно не сказал мастер, а стыдно Ваське стало. Никогда ему стыдно не бывало и сейчас бы не стало, если б Петрович его за ухо, скажем, оттаскал. Но тот с ним поговорил по-человечески. А разве с ним кто-нибудь когда-нибудь так говорил? Отца с матерью не помнил. Шпана дворовая да участковый – вот и все его собеседники. С тех пор пошло у Васьки ученье на лад. Ни выпивки, ни воровства себе не позволял. И все же сорвался. Встретился со старыми друзьями, посидели, выпили крепко, стали песни похабные орать. Прохожий замечание сделал. Он им слово – они ему два. А там и драка. Пробили мужику голову. И опять – милиция, потом суд. Девятнадцать лет – пора отвечать. По приговору срок светил немалый. Но тут приходит на суд Петрович. «Дайте, – говорит, – мне его на поруки. Ручаюсь за Ваську, как за сына родного». Не выдержал Васька, расплакался, как девчонка, прямо в зале суда. Отпустили. Вышли они с Петровичем на улицу, а Васька ему: «Дяденька Петрович, ты сказал: за меня, как за сына, ручаешься. А давай ты у меня отец будешь. А то у меня ни батьки, ни мамки никогда не было». Петрович молча обнял Ваську и к себе прижал. «Вот уж сколько лет, как Петровича схоронили, я уж сам сына ращу, сам учеников обучаю, а никого у меня в жизни роднее не было и не будет. Жалко, не дожил до награды до моей. Знал бы, что не зря со мной возился».

Как-то Сергей, еще будучи маленьким, разговаривая с дедом о книгах (они часто об этом говорили), спросил:

– Дед, а как называется самая интересная книжка?

– Человек, – не задумываясь, ответил Павел Егорович.

– А ее кто написал?

Дед улыбнулся:

– Каждый сам ее пишет. Человек, Сережка, это самая интересная книжка.

Читая очерки деда почти через полвека после их публикации, Сергей думал о том, что даже теперь, когда вся советская публицистика казалась набором лозунгов и годилась разве что в утиль, их можно было опубликовать заново без зазрения совести. Сегодня Павлу Егоровичу не пришлось бы оправдываться за неискренность, убеждать читателей, что он вынужден был подчиняться господствовавшей идеологии, социальному заказу. Заказ, конечно, был, но выполнить его старшему Гордееву было несложно. Ему были интересны люди, о которых он писал. Сергей, начав работать в журнале в конце девяностых, тоже выполнял заказ. Правда, заказчики были совсем другие. Люди им были неинтересны.