Черновик

По опыту чтения советской литературы Сергей предполагал, что пути героев разойдутся. Скорее всего, бедняцкий сын Никита должен был примкнуть к красным, а Митяй, сын деревенского богатея, – к тем, кто воюет против советской власти. Ему даже стало досадно, что Павел Егорович строит свой талантливо написанный роман по схеме, которая повторялась из книги в книгу и стала едва ли не каноном официальной советской литературы. Но чем дальше он продвигался в чтении рукописи, тем больше убеждался, что поторопился с выводами. Митяя больше привлекала идея борьбы с эксплуататорами, поскольку власть богатеев представлялась ему в виде отцовских кулаков, а Никита, хоть и не знал, кто такие красные хищники, но, когда слышал о политой потом земле, видел впрягшегося в плуг отца и натянутые отцовские жилы.

Пути друзей действительно разошлись. Митяй покинул город с частями Красной армии и, несмотря на свой юный возраст – шестнадцать лет, – участвовал в сражениях, в которых проявил и достойную уважения храбрость, и свойственную эпохе жестокость. В город он вернулся через несколько лет, занялся комсомольской работой, потом вступил в партию и стал секретарем партийной ячейки. В родной деревне он больше не бывал. Знал только, что отца его убили односельчане еще в Гражданскую, дом разграбили, а что стало с остальными членами семьи, узнать не удалось.

Никита, в отличие от друга детства, добровольцем в Красную армию не вступил, но и белогвардейской мобилизации избежал. Он остался в городе, устроился на завод, стал учиться, занимался в литературной студии, писал стихи. Не раз собирался съездить к родителям, но все никак не удавалось. Правда, через несколько лет после бегства из дому он все-таки написал покаянное письмо, в котором просил прощения за причиненную боль, но даже когда мать с отцом, обрадованные тем, что их сын жив, ответили ему словами прощения, он не мог избавиться от чувства вины перед ними. Утешало лишь то, что в своем письме отец рассказывал, как уже после революции начал понемногу поднимать хозяйство, как сумел-таки вытащить семью из нищеты, и даже сообщал о пополнении семейства.

Хотя события жизни Никиты не вполне совпадали с биографией Павла Егоровича, было совершенно очевидно, что герой этот списан автором с самого себя. Главы о нем, чередующиеся с главами о Митяе, были лишены событийной напряженности, но зато душевные переживания раскрывались так точно и подробно, что не оставалось никаких сомнений: все это автору довелось испытать и прочувствовать самому. Линия Митяя, наоборот, была богата событиями, но на него автор смотрел несколько отстраненно.

Казалось, судьба развела героев навсегда, и все же через много лет им еще предстояло встретиться.

Когда началась коллективизация и Никита узнал, что его семья подлежит раскулачиванию, он бросил все и поехал к родителям в деревню. Каково же было его изумление, когда оказалось, что для организации колхоза в его родных краях партия прислала двадцатипятитысячника Дмитрия Погудина.

Здесь дед, по-видимому, решил уйти от автобиографичности. Когда раскулачивали его отца, он жил в Москве, куда перебрался из Ленинграда в конце двадцатых, и узнал о том, что произошло с его семьей, только месяца через два, когда старик Гордеев с женой и детьми был уже далеко от родных мест. Сначала он хотел что-то предпринять: хотел куда-то обратиться, кому-то написать, хотел доказать, что причисление его отца, который с таким трудом именно при советской власти выбрался из бедности, – это чудовищная ошибка. Он начал искать авторитетных знакомых, чтобы посоветоваться, как ему поступить. Но авторитетные знакомые посоветовали не афишировать свое родство с раскулаченными и таким образом попытаться спасти хотя бы себя, так как семье помочь уже было нельзя. Он долго не хотел соглашаться с этим, но ничего иного ему никто подсказать не мог. Единственное, что он сделал, – разузнал, куда отправили семью, и стал тайком посылать родным письма и деньги.