Черновик

Он смотрел на мать, которая все время молчала и, не переставая, плакала, и понимал, что не должен оставлять ее одну.

На третий день после похорон он заговорил с ней о возможности ее переезда в родной город. Она сидела у стола в гостиной их петербургской квартиры и машинально размешивала сахар в чашке с давно остывшим чаем. Сергей присел в старое кресло с потертой обивкой, которое помнил с детства и которое всегда называлось «папиным».

– Мам, а может, поедем? – осторожно спросил он. – Хочешь – квартиру тебе купим, хочешь – у меня живи, места хватит.

– А ты все так же один?

Сергей вздохнул, помолчал.

– Даже не знаю, как тебе ответить…

Мать удивленно посмотрела на него.

– Ну, вот видишь, – сказала она, и Сергей заметил, что на глаза у нее снова навернулись слезы. – Тебе бы со своей жизнью разобраться, а ты еще хочешь мою на себя взвалить.

– Да что в ней разбираться? Живу и живу.

– Неправильно ты живешь, Сережка. Нельзя одному жить. Надо, чтоб рядом… – Она замолчала, и слезы полились еще сильнее. – Вот и я не знаю, как одна буду… без папы.

Сергей встал, подошел к ней, обнял и прижал к себе. Он не привык обнимать ее, даже в детстве они старались избегать всяких нежностей, но сейчас мать показалась ему такой маленькой и беззащитной, что он не сдержался.

Она подняла к нему заплаканное лицо:

– Ты стал на него очень похож. А поседел как!..

– Что ж ты хочешь? Мне, как ты помнишь, уже тоже не семнадцать. – Сергей попробовал улыбнуться.

– Говорят, современным женщинам нравится седина…

– Современные женщины сами не знают, что им нравится, – сказал Сергей, снова усаживаясь в кресло. – И давай об этом не будем. Так как насчет переезда?

Она опять начала помешивать чай, хотя пить его явно не собиралась.

– Нет, Сережа, спасибо тебе, но куда я от папы уеду? И еще я тебя очень прошу: похорони меня рядом с ним.

– Мама, ну, не надо!.. – начал было Сергей, но осекся.

«Почему я никогда не думал, что они любили друг друга? – спрашивал себя Сергей по дороге домой. – А пожалуй, что любили… Или ценность человека понимаешь, только когда его уже нет? Интересно, а рядом с кем попросить похоронить меня? Да и кого просить?»

Он любил дальние поездки за рулем, когда можно предаться размышлениям, на которые обычно не хватает времени, а как только мысли примут какое-нибудь тревожное направление, мгновенно отвлечься от них, сосредоточившись на дороге.

Когда-то, в студенческие годы, он весело пел с друзьями о том, что «нет мудрее и прекрасней средства от тревог, чем ночная песня шин», но тогда эти слова казались лишь красивой метафорой, поскольку в двадцать лет не возникало потребности штопать ранения души. Еще не было никаких ранений, да и о душе было думать рано. Только с годами он понял всю мудрость визборовских строк и нередко сам придумывал себе дальние командировки, чтобы привести мысли в порядок.

И сейчас он ехал по ночному шоссе и думал об отце, о тех странных отношениях, которые сложились у них, о том, что с годами, став старше и мудрее, он мог бы сблизиться с родителями, но почему-то не попытался это сделать.

Он думал о матери, о том, как ей теперь, в середине восьмого десятка, придется учиться жить заново, жить одной, смирившись с тем, что ждать больше нечего и некого.

Он думал об одиночестве, о том, что после возвращения Кристины, когда жизнь, казалось, вошла в желанную колею, когда сбылось все, о чем он мечтал все эти ужасные месяцы, о которых теперь не хотелось вспоминать, он все равно чувствовал себя одиноким.

Почему-то вдруг вспомнился Толик Латынин, который всегда стремился всем помогать и в результате остался один.

«А, пожалуй, ему труднее, чем мне. Мало того что он один, так ему еще приходится заботиться о дочке. Я бы, наверное, теперь уже не смог заниматься ребенком. Отвык. А может, ему как раз легче? Он все-таки не совсем один, у него есть Аринка».

Он думал о своей дочери, с которой теперь изредка переписывался по электронной почте. Когда-то они были очень близки друг другу, и их отношения мало напоминали ему его собственные отношения с родителями. А результат? Где он и где Наташка? Когда он станет старым и немощным, она при всей их былой любви физически не сможет ни в чем ему помочь и вряд ли заберет его к себе, чтобы он доживал свои дни где-нибудь на берегу Луары.

А мать рано или поздно придется перевезти к себе. Это он понимал, хотя совершенно не представлял, как впишется забота о ней в его более чем странный, но вполне сложившийся образ жизни. О том, чтобы жить вместе, нечего было и думать, и предлагал он ей это скорее из вежливости, зная, что она и сама не согласится. Однако, продав ее крошечную питерскую квартирку, можно было приобрести вполне достойное жилье где-нибудь неподалеку от него, а еще хорошо бы купить какой-нибудь домик в деревне, куда можно было бы привозить мать на все лето…

После смерти отца он стал чаще звонить в Питер и еще несколько раз возвращался к вопросу о переезде, но мать всегда решительно отказывалась, и он отступил.