Черноводье

Во дворе у Смурова висело два скворечника, установленных на высокие сосновые жерди. Задрав кверху бороду, Ефим с наслаждением слушал птичий концерт.

– Ишь, че вытворяют, стервецы! – не удержался он от похвалы, наблюдая, как изнемогали от песен пернатые певцы, припадая грудкой к крышке скворечника. Послушав короткое время скворцов, Ефим пересек двор и зашел в пригон. В лицо пахнуло навозом и парным молоком, недавно отелилась корова. Ефим потрепал свою кормилицу по спине:

– Че, Зорька, соскучилась по своему сыночку? Потерпи маленько, окрепнет Мартик – придет к тебе.

Корова шумно вздохнула, скосив черный блестящий глаз на хозяина.

Ефим выкинул из ясель объедки и положил в них навильник свежего душистого сена:

– Хрумкай, Зорька! – он почесал коровий бок и вышел из пригона. Затем направился в загон, где совсем недавно стояли его две лошади, а сейчас осталось только пяток овец; круторогий баран Борька шарахнулся в сторону, ударившись об изгородь, за ним беспорядочной гурьбой метнулись овцы. Ефим улыбнулся:

– Вот уж действительно – бараны! – он подкинул в кормушки свежего сена, постоял около пустых конских стойл и вышел из загона.

– Осподи, вот и все хозяйство! – с горечью пробурчал Ефим, подходя к куче березовых чурок.

Талинин отрезал горбушку подового хлеба, который пекла ему Серафима Смурова. Хлеб был мягкий, с блестящей черной корочкой; разодрал вяленого язя. Ободрав шкуру с вяленой рыбы, он с удовольствием впился зубами в светло-желтую, лоснящуюся от жира рыбью спинку. Язь был осеннего улова – жировой. У такого язя даже хвостовая часть светится, насквозь пропитанная жиром. Талинин медленно, с наслаждением жевал рыбье мясо, отщипывая от горбушки хлебную мякоть и машинально кидая ее в рот. В кружке, рядом на столе, стыл крепко заваренный чай. Он не любил горячий чай и ждал, пока тот остынет.

«Ты погляди, – мысленно рассуждал он. – И мука та же самая из одного мешка, а вот у одной хозяйки хлеб – мягкий, душистый; у другой – заклянет, словно камень. Начнешь жевать – растет во рту. (Раньше он перебрал несколько хозяек, пока не остановился на Серафиме Смуровой.) – Опять же взять рыбу, одна и та же… у Ефима во рту тает, у его брата язями хоть гвозди забивай!» – он взял кружку, отхлебнул маленький глоток, поморщился и отставил в сторону. Чай еще был горячий.

– Хорошие хозяева, ничего плохого про них не скажешь! – проговорил Талинин. Ему вообще нравилась семья Смуровых. Ефим, резкий в суждениях, но прямой и честный, готовый всегда помочь и односельчанам, да и спецпереселенцам. Под стать мужу жена Серафима и сыновья-подростки. Талинин с удовольствием наблюдал за Кешкой и Иваном, которые во дворе, ловко орудуя долотом и молотком, умело мастерили дуплянки для скворцов.

Талинин знал из донесения «Шестого», что Агафья по просьбе Ефима забила лося для покосников. Комендант озорно подмигнул и вполголоса пробурчал:

– Ниче, паря, все знаем – че делается по поселкам! Все вы у меня как на ладони! – он отхлебнул подостывший чай и закончил: – Так что, Ефим, спасибо тебе не скажу, а забыть – забуду!

Покончив с завтраком, Талинин открыл сейф и достал тонкую папочку с документами, привезенными рассыльным из районного ОГПУ последней санной почтой, и другую папку с донесениями поселковых сексотов. Закрыв сейф, он подошел к столу и вновь стал перечитывать присланную инструкцию.

«…Для спецпереселенцев – стариков, инвалидов и лиц с ограниченной трудоспособностью организовать промартели, ориентируясь на местные условия и местное сырье. Для трудоспособного населения организовать в текущем году неуставные колхозы. Обратить особое внимание комендатур на раскорчевку тайги под поля. Начиная с текущего года на каждого работника неуставного колхоза будет доводиться норма по хлебопоставкам, в зависимости от количества раскорчеванной площади. Баржи с семенными рожью, овсом и картофелем для личных огородов будут весной с первой навигацией».

Кончив перечитывать инструкцию, Талинин отложил папку со служебными документами и придвинул к себе с донесениями сексотов. Раскрыл папку и выбрал из нее донесения «Шестого». Собрав их стопкой, он довольно хмыкнул:

– Старается мужик! Старайся, старайся… – бурчал под нос комендант, перебирая донесения. Найдя нужный листок, вырванный из амбарной книги, он стал снова перечитывать его. Нацарапанные карандашом вкривь и вкось каракули, гласили: «Лаврентий Жамов все время подбиват народ корчевать гарь. Евонный зять, Иван Кужелев, нынче зимой заблудился и натокался на каку-то гарь в тайге. Грит, десятин сто, а можить, и все двести. Я, грит, на глаз определял, сажени у меня с собой не было. Земля там навроде получше будет – супесь. Вот Лаврентий с тех пор все заводит разговор, подбиват народ». Талинин перестал разбирать каракули сексота и откинулся от стола, барабаня пальцами по столешнице:

– И правильно делает! – проговорил вслух комендант. Он встал со стула, прошелся по комнате из угла в угол и снова повторил: – И правильно делает!