Черноводье

Танька все так же испуганно смотрела на коменданта. От нахлынувшего страха у девчонки отнялся язык.

Сухов нагнулся и поднял удилище, валявшееся на примятой траве. Он равнодушно глядел на девчонку, с таким же равнодушием посмотрел на рыболовный крючок. В его глазах появился живой интерес:

– Ты гляди, фабричный! – удивился Сухов. Он деловито полез в карман галифе, достал складной нож и спокойно обрезал крючок. Снял с головы форменную фуражку и по давней мальчишеской привычке заколол крючок в подкладку. Затем так же неторопливо сломал о коленку удилище в нескольких местах, сложил обломки в пучок вместе с леской и закинул далеко в реку. Потом также бесстрастно, точно это был не человек, а механическая кукла, поднял с земли кукан с рыбой и закинул его в реку. Блеснув на солнце, чебаки еще некоторое время продержались на поверхности и затем медленно затонули в темной васюганской воде.

– Еще раз увижу, в яму посажу! – пригрозил он малолетней рыбачке и брезгливо закончил: – Пшла отсель, чтоб больше на реке не видел тебя!

Танька опрометью кинулась от коменданта в поселок. В балагане, лежа на топчане, девчонка долго и горько плакала.

Сухов с пьяной тупостью смотрел вслед убегавшей девчонке. Затем на лице у него появилось осмысленное выражение, что-то вспомнив, он плотоядно заулыбался. Распустив слюнявые губы, невнятно проговорил:

– Кухарка! – И, словно с кем-то споря или убеждая самого себя: – Положено, потому как комендант занятый…

Так, с этой кособокой улыбкой на лице, он пошел в поселок. Из-под фуражки выбивались русые, слипшиеся от пота волосы.

А вспомнил он вот что…

Ефим Глушаков уже несколько дней не вставал с топчана. И сегодня утром Мария слезно просила коменданта остаться дома, чтобы присмотреть за больным мужем.

Рядом с балаганом Глушакова Сухов подумал:

«Вот и будешь седни кухаркой – прямо щас!» – От мысли, которая зрела у него давно, рассмеялся, по-суховски внезапно. – Го-го-го!

На этот смех, какой-то неживой и страшный, из балагана выглянула Мария.

Увидев ее, Сухов так же внезапно оборвал смех и стал пристально рассматривать женщину. Ее фигуру, еще не потерявшую привлекательности, стянутые в пучок волосы на затылке, тяжелые бабьи груди, свободно опустившиеся под кофтой. И бледное измученное лицо. Мария под пристальным взглядом крепкого мужика медленно закраснелась.

– Твой-то не подох еще? – бесцеремонно спросил Сухов и, не дожидаясь ответа, уверенно закончил: – Будешь кухаркой у меня седни! Пошли в комендатуру! – Сухов двинулся по тропе в сторону палатки, даже не оглядываясь. Он знал, что Мария идет следом за ним.

Женщина шла по тропе, опустив голову, с покорным равнодушием. Около палатки она нерешительно остановилась, точно раздумывая, входить ей или не надо, переминаясь с ноги на ногу.

– Что стоишь, заходи! – комендант откинул брезентовый полог. Женщина вошла.

От густого спертого воздуха у нее закружилась голова. Сухов рукой сдвинул кружки, крошки хлеба, лук, не замечая, что намочил рукав гимнастерки брагой, разлитой на столе.

– Садись!

Мария хотела присесть на топчан напротив коменданта. Резкий окрик остановил ее:

– Не туда – сюда садись! – Он хлопнул тяжелой ладонью рядом с собой по топчану. Глушакова с трудом проглотила подкативший к горлу тошнотворный ком и, опустив голову, села рядом с Суховым.

Комендант продолжал в упор рассматривать женщину, глаза у него блестели.

– Давай выпьем, Мария! – чуть дрогнувшим от волнения голосом хрипло проговорил комендант.

– Ой, что вы, не пью я! Да и грешно при больном муже! – стала отнекиваться Глушакова.

– Брось ломаться! Только дурак на дармовщину не пьет! – и вдруг: – Го-го-го!

Глушакова от неожиданности вздрогнула. Так же резко Сухов оборвал смех и, нагнувшись над столом, подтянул к себе бутыль. Расплескивая мутную жидкость, налил две кружки. Выловив грязными пальцами плавающие на поверхности лепестки от хмеля, он подал кружку Марии.

– Пей! – и вытер мокрые пальцы о полу засаленной гимнастерки. Глушакова, поморщившись, попыталась отвернуть лицо.

– Пей, кому говорят! – приказал комендант. Женщина взяла кружку. Сухов следил, как дрожащей рукой она поднесла кружку ко рту и с отвращением стала цедить брагу сквозь зубы. – Пей до дна! – не отставал комендант. После того как Мария выпила, опрокинул свою кружку и он. И сразу же налил еще, наполняя до краев посудины.

– Не могу я больше! – чуть не плача, взмолилась Глушакова.

– Пей! – оборвал ее Сухов.

Мария покорно выпила вторую кружку.

Брага буквально оглушила женщину. Она уже не чувствовала прокисшего запаха в палатке. Сознание окутал туман. Вдруг стало легко, заботы и горести стушевались, отодвинулись. Кружилась голова. Мария сидела и блаженно улыбалась, чувствуя, как сладковато-приторная горечь в горле и желудке постепенно рассасывается; тело стало наливаться приятной теплотой. Точно пологая речная волна подхватила ее и качала, качала.

Сухов пристально наблюдал за своей жертвой. На его грубом лице мелькнула довольная улыбка. Он потянулся к соседке.

– А ты, дурочка, боялась! – Сухов обнял безвольное тело Марии. Его руки жадно мяли женские груди.