Черноводье

Мария, морщась от боли, невольно тянулась к партнеру. Резкий запах сильного мужского тела, жесткие руки лишали ее последних остатков воли. Она все плотнее льнула к коменданту. В замутненной голове мелькнула и тут же исчезла мысль: видно, и вправду говорится: «Баба пьяная…» Она полностью отдалась во власть этому страшному человеку. А чужие руки скользили по животу, задирали юбку… Их нетерпеливая дрожь передалась и ей. Марию начал бить нервный озноб. Она почувствовала, как чугунная тяжесть тела придавила ее к топчану. Женщина тихо постанывала в такт неукротимому яростному напору.

Отвернув голову от пьяного смрада, которым дышал в ее лицо Сухов, она с горечью подумала о Ефиме, лежащем при смерти в балагане; о своей судьбе, которая бросила в объятия грубого самца.

По ее щекам мутными ручейками бежали пьяные слезы…

Талинин равномерно и неторопливо греб веслом. Обласок легко рассекал острым носом густую, настоянную на торфе и травах, воду. Мимо медленно проплывали заросшие крутояры, подмытые водой, обнажая ободранные глинистые бока. Частой паутиной свисали корни, выхлестанные ветрами и дождями, они блестели, словно кто нарочно покрыл их коричневым лаком. Опутав ветви ив, серыми шапками висели тяжелые гроздья хмеля. Изредка то с одного берега, то с другого срывалась утка, суматошно хлопая крыльями, заваливаясь на бок, она истерично крякала, пытаясь увести человека от выводка. Талинин улыбался, разгадывая нехитрую уловку матери-утки. На реке было свежо. Слабый ветер развел невысокую волну, которая ритмично била в бок обласка, иногда мелкие брызги, перелетев через борт, оседали на одежде. Правая нога участкового коменданта уже была мокрая. Несмотря на замокшую одежду, настроение у Талинина было отличное. Все запланированные поселки по Васюгану заселены, и это хлопотное дело – уже позади. Настроение ему не испортила даже стычка с местными жителями. Жаркий спор зашел из-за покосов, где особенно усердствовал местный житель Ефим Смуров.

– Я здесь десять лет живу: гривы на коровьем чворе отродясь были моими. Понавезли сюда всякую сволочь; имя же и покосы наши отдай! Обложили со всех сторон, ровно медведя в берлоге, а свою скотину и кормить нечем будет!

– Ты, Ефим, людей зря не сволочи. Не сладко имя и так, – вступил в разговор коренной васюганский житель, старик Гаранин. – Еще неизвестно, кто сволочи – они али, можить, другие!

– А че мне, молиться на них прикажешь? – Ефим со злости выматерился. – Скотину отобрали, теперь покосы собираются урезать. А жить как? Как оставшуюся коровенку с овцами прокормить?

– Прокормишь! – миролюбиво возразил старик Гаранин. – У тебя на огороде еще позапрошлогоднее сено стоит! Много ли одной корове надо!

– Ты че чужое считать собрался? Ты на себя посмотри – сколь тунгусишек обобрал! – рассвирипел Ефим.

У старика заходили желваки на скулах:

– Вот че, паря, я скажу тебе: не мели пустое. Я товаром с тунгусами рассчитывался. А щас в Сибпушнине че – порох да водка: вот и весь товар у нашей новой власти!

Шум около комендатуры все увеличивался. Одни держали сторону Ефима, другие – старика Гаранина.

Серафима Смурова, жена Ефима, пронзительно кричала:

– Это где же видано – хозяина с детьми из собственного дома выгнать и загнать жить в амбарушку!

– Правильно, нечего хоромы возводить! Тоже мне, умник нашелся! У всех избы, а у него – гли-ка – двухэтажный домина!.. – истошно орала другая. – Всем одинаково, всем поровну! Правильно совецкая власть делает, всех равняет!

– Это как – поровну?! – вплотную подступила к орущей бабе Мария Смурова, золовка Серафимы и бывшая хозяйка дома.

– А вот так – поровну, и все!

– Ах ты, шлюха паскудная!

– Сама паскудница!

И Мария схватилась за волосы противницы. Намертво вцепившись в волосы друг другу, дерущиеся женщины покатились по земле.

– Осподи, прости им, не ведают, че творят! – шептала сухонькая маленькая старушка, жена старика Гаранина. По ее доброму морщинистому лицу бежали слезы.

Иван и Ефим Смуровы с трудом растащили дерущихся женщин.

Талинин молча наблюдал за людьми, которые уже давно забыли, ради чего собрались на собрание. На лице коменданта мелькала злорадная улыбка:

«Лайтесь, лайтесь! – и про себя решил: – Завтра же поеду в шестой поселок к Сухову. Пусть немедленно сколотит бригаду на покос».

Незаметно пролетели пять километров. Талинин уже привык к обласку, легкой, долбленной из осины лодочке. Он сейчас не представлял, как на Васюгане можно обойтись без обласка.

«Без обласка отсюда не убежишь! – мелькнула у него мысль. – Если кто решится – пусть попробуют!» Вверху и внизу круглосуточно дежурят посты, обойти которые практически невозможно. Комендант довольно улыбнулся.

По реке потянуло горьковатым запахом дыма. Показался берег, покрытый плешинами – полянами вырубленных деревьев, разбросанными балаганами, крытыми побуревшей пихтовой лапкой – точно расчесанная короста с пятнами засохшей крови. Он невольно придержал резвый бег обласка, с интересом рассматривая открывшуюся картину поселения.