Чернозёмные поля

И не дожидаясь ответа, быстро пошла на балкон к сёстрам. Суровцов вышел за нею.

— Какая прелесть на вашем балконе! — говорила Лиза. — Настоящий уголок рая. Тенисто, ароматно, прохладно… Откуда это вы достали такую хорошенькую мебель? Я видела у Обуховых марсельскую, плетёную из проволоки, но та мне меньше нравится. Эта совершенно в деревенском вкусе и очень оригинальна.

— О, это не марсельская, а вполне шишовская; у меня были рисунки этой мебели из Швейцарии, — отвечал, улыбнувшись, Суровцов. — Нечего было делать прошлой зимою, я как-то и занялся; вот и наделал несколько штук.

— Так вы это делали сами? — удивлялись барышни, с любопытством осматривая кресла и столик.

— Да ведь это нетрудно; нарезал берёзовых веток да и прибил гвоздиками, — оправдывался Суровцов.

Надя стояла под тяжёлой веткой черёмухи, между горшками великолепно разросшихся арумов, и смотрела на дорожку, сбегавшую через сад к пруду. Её уверенность в Анатолии и её желание быть неразлучной с Анатолием наполняли её лёгким и сладостным чувством.

Она видела своими глазами свою будущую обстановку, и решение её только выросло и окрепло. Она знала Суровцова гостем, другом; теперь видела его хозяином. Пока мы не видим человека в его ежедневной домашней обстановке, мы знаем его только наполовину. Домашний быт человека сразу нарисует такие черты его, которых бы мы долго не приметили при других условиях. Но ничего не нарисует он так безошибочно, как способность житейской борьбы, умение провести свою ладью через мели и камни, раскинутые судьбою на пути человека.

Надя была деревенская девушка, выросшая глаз на глаз с действительностью, не прикрытою никакими ширмами. Поэтому, несмотря на свою молодость, она понимала необходимость практических сил в человеке, который принимает на себя судьбу других, и ценила эти силы. Ей было страшно связать свою будущность с человекам беспомощным, ненаходчивым и неумелым, как бы ни были привлекательны другие черты его духа. Надя знала, что она девушка бедная и что бедный муж бедной жены должен быть прежде всего добрым работником. На себя она надеялась. Она не могла не сознавать себя действительно доброю работницей. Правда, она уже давно из слов Суровцова и рассказов отца составила себе понятие об Анатолии Николаевиче, как о настойчивом и смелом борце с судьбою. Но теперь она уверовала в свои чаянья и наслаждалась этим сознанием. Каждое удобство жизни Суровцова было придумано и добыто им самим. Ей было ясно, что не судьба одолевала её друга, а он одолевал судьбу. Судьба сделала его слишком бедным даже для тех скромных привычек, которые составляют насущный хлеб человека, рождённого в достатке и получившего образование. А бедность — Надя знала на опыте — есть грязь, нездоровье, робость духа, умственная тупость. На глазах у Нади пропадали, словно засасывались в тину болота, бедные соседи-дворянчики, получавшие в наследство от отцов клочки земли, подобные суровцовским. Они не смели думать ни о чём, кроме телеги, нечищеных сапог и полуразвалившегося домишка, и принижая себя с каждым днём больше и больше, обращались в неприличных, оборванных пьянчужек. Суровцов был равен им по состоянью, Наде это было хорошо известно. А между тем, когда она очутилась в его укромном уголке, ребяческой фантазии Нади казалось, что она в каком-то художественно-прекрасном и освящённом храме цивилизации и разума. Всё было так не похоже на то, что она видела в других домах, гораздо более богатых. Всё было здесь лучше, нужнее, интереснее, оригинальнее. Хорошо мыслящий и честно чувствующий дух сказывался для Нади в каждой подробности быта Суровцова и очаровывал её воображение. Никогда, казалось ей, действительность не совпадала так с мечтами. Она никогда не хотела богатства, всегда боялась всего большого и шумного; ей именно мечтался крошечный, хорошенький, как игрушечка, домик в прекрасном саду, с прекрасными цветами, с вечно отворённым балконом, с соловьями и канарейками, поющими в окнах. Это так было близко к детству Нади, когда она играла в игрушки и сама устраивала для своих кукол, между кроваткой и умывальным столиком, домики по своей фантазии. При всей серьёзности и реальности взглядов Нади её деревенские восемнадцать лет ещё примешивали к жизни немножко детской игры в куклы. И как ни любила Надя детвору всякого рода, от ребят до галчат, как ни близко была она знакома по практике скотного двора с процессами рожденья и кормленья разной молодой твари, — этими великими и таинственными актами природы, которые объявлены непристойными развратною фантазией столичных гувернанток, — однако замужество представлялось её девственной фантазии ещё без спутничества любимых крошек, без тяжких материнских обязанностей.