Чернозёмные поля

— Это взято из народных германских сказок. Нечто вроде лешего, старый гном, — отвечал голос Суровцова. А сам Суровцов говорил совсем о другом: «Надо положить этому конец; Надя — сама правда. Что я робею? Разве она оскорбится моим признанием? Она мне скажет честно и прямо: да или нет, моя или не моя. О, она скажет: моя, иначе быть не может, другого исхода мне нет и не будет».

Лиза нарочно увела с собою в сад всех сестёр, а Трофим Иванович ещё прежде отправился в купальню с мальчишкой-садовником.

— Как вам нравится Шарлотта, Надежда Трофимовна? — спросил нетвёрдым голосом Суровцов, быстро оглядевшись кругом и решившись покончить дело сразу. Голова у него немножко кружилась, как будто он стоял на корабле в изрядную качку.

Надя почуяла в голосе Суровцова что-то необыкновенное, и, подняв глаза, с некоторым испугом заметила, что они остались одни. Суровцов подносил ей новую картину: Шарлотта, оделяющая детей хлебом; в дверях на заднем плане был виден Вертер, безмолвно наблюдающий идиллическую семейную сцену.

— Мне кажется, вам должна быть особенно симпатична личность Шарлотты, — продолжал, не дожидаясь ответа, Суровцов несвойственным ему торопливым голосом. — Вас всего легче представить себе Шарлоттою, именно в этот момент, оделяющею и утешающею всю эту крохотную пищащую братию. Вы рождены матерью и хозяйкою семьи.

Суровцову казалось, что легче всего будет приступить к делу, придравшись к семейной сцене Шарлотты; поэтому он поспешил прибавить окончательно смутившимся голосом:

— Как вы смотрите на семейную жизнь, Надежна Трофимовна, скажите мне откровенно? Пугает она вас?

— О, я ещё долго не выйду замуж, по крайней мере, до двадцати лет, — решительно сказала Надя. — Я так мало училась и так много должна учиться… Я не хочу оставаться ребёнком, когда стану женщиной.

Надя сказала это не столько из действительного убеждения, сколько из безотчётного страха услышать от Суровцова роковые слова, которые её детское сердце призывало за минуту перед тем; её испугала неожиданность минуты, и она, не размышляя, силилась отодвинуть её.

Приготовленные слова остановились в гортани Суровцова при убийственной исповеди Нади.

— Конечно, вы правы, — пробормотал он грустным голосом. — Спешить этим делом нельзя… Оно слишком важно… и слишком страшно… Надо подготовить себя.

— И погулять хоть немножко! — прибавила весело Надя, ласково поглядев на Анатолия. — Пойдёмте в сад.

— Да, и погулять хоть по саду, — отвечал ей в тон немного повеселевший Суровцов.

— Ведь вы ещё не женаты, а вы старше меня, — сказала Надя, медленно сходя с балкона и сосредоточенно глядя себе под ноги.

— О, конечно, я старше, мне двадцать восемь лет, — с лёгким вздохом заметил Суровцов, тоже необыкновенно внимательно рассматривая свои носки.

— Значит, вам можно ждать? — загадочно спросила Надя, остановившись в той же поникшей позе на последней ступеньке балкона.

Суровцову ударило в голову, и он не сразу ответил:

— Чего ждать, Надежда Трофимовна? Ждать очень трудно в мои года. Но есть вещи, которых готов ждать сто лет, если…

— Ну вот, у вас всегда «если»! — с весёлым смехом перебила его Надя, внезапно подняв головку и смелым взмахом руки забросив за плечи непокорные косы. — Никаких «если», слышите! Давайте руку, побежимте наперегонку за Лизой. Раз, два… кто обгонит…

При слове «три» она откинула руку Суровцова и бросилась бежать по аллее, легко и проворно, как дикая коза. Её малороссийские косы с лентами чёрными змеями летели за нею. Суровцов не отставал, но и не опережал Нади. Полный счастья, он бежал рядом с нею и с немым восторгом глядел в её шаловливые глазки, из которых смеялись ему весёлые, как дети, чёрненькие огоньки.

Беглый