Чернозём

А вражеский лагерь шумел - там резко дудели трубы, били в барабаны и привезённые из дальних земель желтолицые рабыни танцевали и пели неведомые песни. Запах жаренной конины терзал осаждённых, и только старый седой конюх, который лучше бы умер, чем зарезал любимых лошадок, успокаивал испуганных коней. Захватчики торжествовали и от их разгульного веселья плакали на руках кормилиц грудные младенцы. Мираточащие иконы строго смотрели на молящихся у их ликов людей. Не смотря на горькие просьбы молчал Бог, предпочтя умереть за живых всего один раз.

Земля поняла, что обязана спасти этих людей.

Она собралась с силами, напрягла плечи и место, где стоял город, обречённый на сожжение и поругание, вдруг расступилось. Дрогнули стены и дома. Заржали испуганные кони. Смолкли музыка и танцы. Бежавшие в страхе завоеватели видели, как не покорившаяся крепость медленно уходила под землю и как над шпилями её гордых церквей смыкались воды подступившего озера. Наутро обозлённых монголов встретил только загадочный плёс воды.

А Земля с тех пор оберегала спасённый ею потайной город, который стал открываться лишь людям чистым сердцем и помыслами.

***

Уже на улице явственно запахло Другим. Лужу грязи у подъезда я обошел по широкой дуге. На лестнице к привычной влажности примешалась тревога. Дверь была на удивление закрытой, словно за ней пряталась тайна. От этого родилась злость, и букет чувств распустился достаточно, чтобы было не стыдно вручить его любимой.

Алёна открыла с безучастным лицом:

- Привет.

Что, даже не спросит, где я пропадал почти два дня?

- Я борщ сварила. Он в холодильнике.

Её правда не интересует, что я бледен, как снег?

- Давай проходи, чего встал-то.

Замечаю в углу большой и скомканный презерватив. Он грязный и холщёвый. С трудом понимаю, что это принесённый мной в дом мешок. Перевожу взгляд на Алёну. Тоненькие пальчики эротично играются с тугими волосами, и я почти что зверею. Вот-вот ударю, если она не спросит, где я был.

- Ешь.

Когда я хлебаю соленый борщ, то в крови что-то теплеет. Возможно, это извечный женский инстинкт. Может, ей меня жалко. Ведь она считает меня овощем, который не способен понять смысл кармы, что продаётся в газетном киоске за сорок пять рублей.

- Глупенький ты у меня.

Она своей тонкой птичьей лапкой, в которой сокрыта сладкая голубиная косточка, гладит меня по волосам. Я вижу, как в борщ падает сухая земляная крошка. Наверное, девушка думает, что это перхоть, а я осторожно опускаю ложку в тарелку.

Суп стал намного вкусней.

В магазин привезли новые шмотки. Пришла одна дама снова. Она всегда к нам ходит в магазин, когда новую коллекцию дерьма выставляют. Но ничего не покупает, зато смотрит, спрашивает, всегда приценивается и морщит нос. Думаю, она бедная, но просто хочет поднять свой статус. Что скажешь?

Мне было на это наплевать. Честное слово, я бы ничуть не жалел, если на башку этой тётке свалился бы кирпич или сам Господь Бог. Пусть бы он как следует отпиздил её посохом за тягу к мамоне. По-моему такая гипотетическая возможность была бы самым интересным моментом во всей этой истории.

- Знаешь, - вспоминаю я пасечные разговоры, - а ведь люди - это топливо какой-то идеи. Кто-то идёт в солдаты и сгорает в бою, а кто-то отдаёт себя творчеству и после его пепел изучают в школах. Кто-то посягает на государство, и если успешно, то его называют героем, а если нет, то бунтовщиком. Существует иерархия жертвенности, в которой каждый может занять своё место.

На зубах скрипит песок. В нём должно быть немного золота. Это так завораживает, что я не вдумываюсь в её ответ.

- Ну ведь это так мелочно! Люди не понимают, что нужно выйти из круга войн, революций, борьбы. Когда ты стоишь вне круга, то тебя не трогают эти проблемы, понимаешь? А мир обожает нагружать сам себя. Вот как ты. Все твои проблемы в тебе.

- Тебе надо познакомиться с одним человеком, - говорю я опустевшей тарелке, - он мигом бы тебя переубедил.