Чернозёмные поля

«Слава в вышних Богу! И на земли мир, человецам благоволение!» стройною и величественною сурдиною запел многочисленных хор. Согнув широкие спины, сняв на плечи клобуки с ниспадавшими покрывалами, человек двадцать басов монахов гудели низкою октавою, не смягчённою нотами дискантов и альтов, могучею и тяжкою, как текущий поток расплавленного чугуна. Этот строгий, мужественный напев казался ещё торжественнее, ещё подходящее к месту и дню. К суровому голосу отшельников, вспоминавших страдания Спасителя, не примешивалось ничего женственного, ничего ласкающего. Начиналась утреня.

Алёша тайком захватил с обеда в карман панталон четыре пирожка с грибами и кашей и два куска ситного хлеба. Он хотел раздать нищенками пирожки и хлеб перед вечернею, но проходивший народ смущал его, и он не мог раздать ничего до вечерни, так что когда он вышел после утрени на длинную паперть, пирожки не только согрелись сами, но и промаслили карманы Алёши. Робко оглядываясь по сторонам, словно он делал Бог знает какое воровское дело, крался Алёша вдоль полутёмных стен, мимо сидевших с чашками нищенок и незаметно ронял на колени то одной, то другой свои приношения, быстро отбегая от той, которой подавал. Ему было ужасно стыдно, что он давал так мало, и ему казалось, что нищенки смеются над ним. В запасе у него было ещё три гривенника и он их отдал последним нищенкам.

Была светлая лунная ночь, когда Алёша вышел из монастыря, и, помолившись на икону с неугасаемою лампадкою, висевшую над воротами монастыря, отправился к дому. Мороз был довольно сильный, и улицы совершенно сухи. Только теперь Алёша заметил, что за ним быстро следовала какая-то чёрная фигура. Испугавшись немного, Алёша остановился и вопросительно посмотрел на прохожего.

— Здравствуйте, — сказал ему спокойный сухой голос.

Чёрная фигура приблизилась к нему и пошла с ним рядом.

— Здравствуйте, — сказал нерешительно Алёша, машинально следуя за фигурой.

Чёрная фигура несколько минут не говорила ни слова, а Алёша боялся заговорить первый.

— Вы молитесь? Это хорошо, — с самоуверенным одобрением сказал тот же голос. — Я видел, как вы молились сегодня.

Алёша с трепетным сердцем поднял глаза на своего спутника и старался вглядеться в него.

— Нет, вы меня не знаете, смотреть нечего. Моя фамилия Муранов, — спокойно сказал прохожий. — А вот вас я знаю. Я за вами давно слежу. Вы хороший мальчик. Ведь вас зовут Алёша, вы сын Татьяны Сергеевны Обуховой, генеральши, что живёт в доме Лопатина? Правда?

— Да, я Алёша Обухов. Это моя мама, — робко ответил Алёша, которого испугала мысль, что неизвестный ему человек следил за ним и знал его.

— Вы идёте по пути Алексея, человека Божьего. Это хорошо. Это теперь редко бывает, особенно среди господ, — наставительно сказал Муранов. Алёша молчал, поникнув головою. — Только трудно спасаться в мире. Мир сейчас одолеет, — продолжал Муранов после минуты раздумья. — Алексей Божий человек тоже был сын богатых родителей, но не мог оставаться с ними. Покинул невесту, отца, богатый дом и стал скитаться. Вы читали жизнь Алексея человека Божьего?

— О да, я несколько раз читал, — отвечал Алёша.

— Это хорошо. Это всегда надо читать. Так вы знаете, что человек Божий возвратился в отчий дом под видом нищего и питался подаянием. Если угодники Божие не имеют сил преодолеть искушение мира, где же одолеть их нам!

— Что же делать? — тревожно спросил Алёша, не глядя на своего спутника.

— Зачем вы меня спрашиваете? Спаситель давно сказал вам…

— Спаситель? — машинально повторил Алёша в раздумье.

—  «Да отвержется человек себе и возьмет крест Мой и по Мне да грядет». Вот что сказал Спаситель.

Они прошли молча несколько шагов. Яркая луна стала высоко над затихшим городом. Вся грязь человеческих жилищ, всё несовершенство и грубость линий и красок, бросающиеся в глаза при солнечном свете, беспокойный шум, беспорядочное движение — всё, что рассеивало и раздражало мысли днём, теперь скрылось и стихло. Уравнивающий, умеряющий свет месяца одел город таинственным фосфорическим покрывалом, затушевал мягкими голубоватыми тонами все резкости. Всё казалось кротко, прекрасно, исполненным чистоты и покоя. И люди добрее, и жизнь счастливее, и природа разумнее, возвышеннее. Есть что-то материнское, что-то любовное в нежном объятии земли лунным светом; при этом объятии невольно рождаются в душе человека позывы любви и братства.

— Как хорошо на небе! — вздохнул Алёша, невольно запрокинув голову вверх и задумчиво следя глазами за лёгким паром облаков, пробегавших мимо месяца. — Отчего это не всегда так хорошо? Душе было бы легче, человек был бы лучше.

— Это только отблеск вечного света. «Свете тихий святые славы… света невечерняго…» — сказал Муранов, тоже поднимая глаза к месяцу. — Господь приподнимает нашим бренным очам угол завесы, чтобы мы могли предвкушать радость вечного света, чтобы мы алкали его.

— Неужели грех наслаждаться природою? — спросил, вздохнув, Алёша, не опуская головы, устремлённой вверх. У него давно болезненно стоял в груди этот вопрос.