Черные ангелы

— Фу… — произнес Лука, вытирая со лба пот, — власть ослабла и все полезли, как тараканы… — Куда?! Куда?! — снова закричал он и побежал за человеком, который вышел на крыльцо с большим мешком на плечах. Увидев нас, он пустился бежать вдоль корпуса, явно намеревался свернуть за угол.

Мы — следом. За углом стояли трое: тот, что с мешком, и еще двое, и у всех в руках было оружие. Даже у того, с мешком.

Не знаю, кто кого напугал. Мы застали их в тот момент, когда они грабили грабителя. Один бил его прикладом допотопной берданки по голове, а второй стаскивали с него мешок. Грабитель же отмахивался от них бандитским обрезом. У высокого апоплексического типа старика, который отбирал мешок, в руках был полицейская дубинка.

— Стой! — закричал Лука. — Руки!.. Руки вверх!

Мешок упал на землю. В нем явно что-то подозрительно звякнуло. Все замерли. Грабитель воспользовался тем, что старик апоплексического типа отвлекся на нас, и так его ударил по голове, что тот упал, а сам пустился наутек. Второй, раздосадованный этим обстоятельством наставил на нас свое оружие и закричал:

— Разорву гадов!

— Кирилл Васильевич! — крикнул я, — мы свои!..

Должно быть, они сидели в засаде. Ждали грабителя с мешком, а тут мы к ним, как снег на голову.

— Не знаю никаких своих, — буйствовал сторож. — Я своих за сто метров узнаю. Бросай оружие и руки в гору!

Лука передернул затвор.

— Не стреляй! — крикнул я ему.

— А-а-а!!! — заходясь в гневе, орал сторож.

— Кирилл Васильевич, ты что, не узнаешь меня? Я к Бондарю с Лехой Кругловым часто приходил.

Я знал его. Он подрабатывал — служил сторожем в медицинской академии, пил горькую и отличался вспыльчивым нравом особенно, когда был под мухой или когда ему надо было опохмелиться. А пьян Кирилл Васильевич был всегда. Однажды они с Лехой употребили спирт, который Бондарь обтирал руки после своих манипуляций с трупами. Возник скандал. Оказывается, Бондарю выдавали спирт раз в три месяца, и он его отчаянно экономил, сливая обмывки назад в бутыль. Леха расстроился и ушел в редакцию, где мы с ним и с Забирковичусом в тот день здорово врезали, а Кирилл Васильевич обиделся — вытащил все предохранители из всех холодильников и подался домой. К вечеру стало пованивать. К нему пришли полицейские. Кирилл Васильевич с ними подрался. Учитывая его возраст и плохое здоровье, ему дали только пятнадцать суток. Но, похоже, воспитательные меры на него совершено не подействовали.

— Не знаю никакого Леху! — кричал он. — И тебя тоже!

— Смотрите!.. — крикнул Лука. — Стой!.. Я кладу автомат на землю.

— Это правильно, — одобрительно произнес Кирилл Васильевич, сверля нас глазами, но берданку свою не убрал. Ее круглое отверстие маячило перед моим носом. — Вы холуи аль нет?

— Какие холуи? — спросил я, боясь только одного, что у Кирилла Васильевича не выдержат нервы.

— Как какие? — с подозрением переспросил он. — Известно, какие — те, что на нашу земную власть руку подняли.

— Да никакие мы не холуи… — хотел обидеться Лука, но Кирилл Васильевич аж побледнел от гнева.

Таким я его еще не лицезрел. Видно было, что власть над беззащитным человеком придавала ему силы. Глаза его побелели, а губы затряслись от беженства.

— Я вас сейчас застрелю! — пообещал он, — а потом буду разбираться.

Старик апоплексического типа, который до этого лежал без движения, зашевелился.

— Генка, вставай! — Кирилл Васильевич пнул его. — Обыщи этих голубчиков, и их сведем в комендатуру.

Дело принимало плохой оборот. Я знал, что если Кирилл Васильевич представит нас грабителями, то нам даже наши редакционные удостоверения не помогут. В лучшем случае просидим в обезьяннике до конца восстания, а в худшем — и гадать не хотелось.

Дед Генка подошел и поднял с земли автомат. Потом обыскал нас. Личные вещи его не интересовали. Он заставил Луку снять жилет с магазинами и важно влез в него. Лицо его стало просветленным. Такие лица бывают у людей в храмах. Но он не знал, как обращаться с автоматом. Взял его под мышку и придерживал рукой. Потом он связал нам руки. Веревку он снял с мешка.

— Кругом! — скомандовал Кирилл Васильевич.

— Ты что, не узнаешь меня? — предпринял я последнюю попытку.

— Много вас здесь ходят, — ответил он с насмешкой.

— Мы журналисты, — напомнил ему я.

— А мне без разницы! — многозначительно произнес Кирилл Васильевич. — Хоть и журналисты. Перед законом все равны. Шагом марш!

Что нам оставалось делать? Мы направились по 4-й Советской к выходу из парка, в котором стояла больница.

— Они думаю, — говорил он деду Генке, шагая вслед за нами, — что журналисты не бывают мародерами. Еще как бывают, — и в сердцах ударил меня прикладом по спине.

— Слушай! — остановился я. — Сейчас отберу ружье и накостыляю.

— Иди! Иди! Там разберемся! — потыкал он меня еще раз, но уже не так агрессивно.

— Может, он не врет? — предположил дед Генка.

— Как это не врет?! — удивился Кирилл Васильевич. — Ты же видел, они хотели отбить своего.

— Видел… — признался дед Генка. — Только что-то здесь не то.

— Сведем в кутузку, а там разберутся.