Черные бароны или мы служили при Чепичке

— Вы гнусный бандит! — бушевал полковник, открыв дверь в приёмную, чтобы никто из присутствующих ничего не пропустил, — Ко мне ежедневно приходят больные военнослужащие, которые сознательно и героически исполняют трудные задания на западной границе! Они страдают воспалением носовых пазух, тяжелыми катарами, многие из них не говорят, а просто сипят! Но ещё ни разу не было такого, чтобы кто-то из них явился в кабинет выпившим, даже если ему это было бы простительно. А потом приходит симулянт, личность, уклоняющаяся от работы, циничный индивидуум и типичный продукт мещанского общества, чтобы наглядно продемонстрировать мне, что такое загнивающий и разлагающийся капитализм! Ведь вы едва стоите на ногах, рядовой! Обратите внимание, я не называю вас»товарищ рядовой», потому что вы этого обращения не заслуживаете! Вы, собственно, не заслуживаете и обращения»рядовой», и это только вопрос времени, чтобы вас назвали более подходяще. Вы должны краснеть перед нашими защитниками границ, вы должны были бы стыдиться, но это чувство вам, очевидно, не знакомо! Я сделаю единственное, что в моих силах — изгоню вас из общества приличных людей, и даже не дам никакого подтверждения о том, что вы вообще сюда приходили. Я не обязан заниматься разложенцами, которые притаскиваются в больницу пьяными. Валите отсюда, пьяница, и за свой поступок вы ответите у себя в части!

Возвратиться в Табор ближайшим поездом означало на следующий день выйти на работу, и вдобавок рисковать полным провалом. Оценив ситуацию, Кефалин решил, что переночует в будейовицком стройбате, в обратный путь отправится завтра утром. Апатичный лейтенант Грубец, по началом которого Кефалин служил в Сушице, не отличается дотошным любопытством, столь присущим многим агрессивным офицерам, и наверняка без расспросов предоставит ему ночлег в своей части.

Лагерь стройбатовцев располагался в двухстах, может, в трёхстах метрах от железнодорожного полотна, и состоял из нескольких длинных деревянных бараков, выкрашенных в цвет хаки. Когда Кефалин, уже полностью протрезвевший, туда добрался, с работ как раз возвращались грязные и вымотанные солдаты. Присаживаясь на ступени перед бараками, они неохотно чистили снаряжение, и кричали друг другу всякие пошлости. Некоторых Кефалин знал ещё по Непомукам, или по другим объектам. Здесь были чехословацкий священник Штетка, Кармазин и слабоумный рядовой Сайнер, которого не комиссовали из армии даже после того, как он выменял какому-то мальчику автомат на самокат.

К Кефалину тут же прицепился Кармазин, пожелавший стать его гидом по третьей роте. Внимательно выслушав историю Кефалина, он объявил, что абсолютно незачем кому-то докладываться.

— А как же Грубец? — спросил Кефалин.

— Ему уже в третий раз не подписали рапорт на увольнение, — сказал Кармазин, — и он со вчерашнего дня лежит на диване, ни к чему не проявляя интереса. Он и так всегда был апатичным, а теперь вообще напоминает буддийского монаха. Когда к нему кто-нибудь обращается, он только проворчит:«Меня ничего не касается!«и снова впадает в свой транс.

— А что если зайти к старшине? — поинтересовался Кефалин, — Моя обязанность ему доложиться.

— Плевать на обязанности, — посоветовал ему Кармазин, — во–первых, старшина где-нибудь накачивается своим низкосортным пойлом, а во–вторых, теперь уже не надо так жрать службу. Мы тут живём в такой странной агонии, когда всё делается только по инерции.

— Зато у нас служба по уставу, — пожаловался Кефалин, — С Мазуреком было бы ещё ничего, потому что он либо уснёт на ходу и не проснётся, либо жена ему наваляет. Гораздо хуже, что Тронда суетится и лезет в дела, которые его, как замполита, касаться не должны. На прошлой неделе он проверял у нас носки, и даже говорил, что пострижёт нас согласно предписанию.

Кармазин с Кефалином, наверное, могли бы ещё очень долго болтать, но тут что-то случилось.

Лейтенант Грубец лежал у себя в кабинете на кушетке и довольно похрапывал. Он поправлялся после вчерашней, позавчерашней, позапозавчерашней, да и всех предыдущих пьянок, которые были его единственным развлечением, и которые в последнее время уже начали его одолевать.

Тут распахнулась дверь, и в кабинет влетел дежурный по роте рядовой Бонавентура.

— Товарищ лейтенант, — закричал он, — разрешите…

Грубец дёрнулся, захлопал глазами, сурово нахмурился, причмокнул и гаркнул:

— Меня ничего не касается, ничего не хочу слышать! Можете идти!

Однако Бонавентура не двигался.

— Товарищ лейтенант, — сказал он настойчиво, — Случилось что-то особенное!

— Началась война? — спросил лейтенант, — Если да, объявите боевую тревогу. Если нет, убирайтесь и оставьте меня в покое! Я вам ясно сказал, что меня ничего не касается!

— Сошел с рельсов товарный поезд! — кричал дежурный, — Всего в двух шагах от нашей части!

— Сообщите на вокзал, — посоветовал Грубец, — и про меня забудьте! Я не начальник станции и не железнодорожник. Убирайтесь, или я в вас запущу ботинком!

— Сошёл с рельсов поезд с цистерной, — не дал себя выгнать Бонавентура, — И из цистерны течёт вино, товарищ лейтенант, вино!