Черные флаги. Ближний Восток на рубеже тысячелетий

“Что же до ваших братьев-моджахедов, то Аллах пожаловал им милость победы и завоевания, и даровал им, после многих лет джихада, терпение и одоление врагов Аллаха, и даровал им успех и силы, чтобы достичь цели, — говорил Багдади. — И вот они поспешили объявить халифат и назначить имама, и это долг перед мусульманами — долг, которым пренебрегали века и которого не было в реальности этого мира”.

В проповеди, а также в отдельном аудиообращении, Багдади заявлял, что не слишком стремился принять то, что сам называл “этой тяжкой обязанностью”.

“Я поставлен заботиться о вас, и я не лучше вас”.

И все же Багдади объявил, что правоверные мусульмане по всему миру должны подчиняться ему во всех делах как главе Исламского государства* и гаранту нового порядка, который вскоре станет реальностью и для немусульман, хотят они того или нет.

“Знайте, что сегодня вы — защитники веры и стражи исламской земли, — говорил Багдади. — Вас ждут беды, вас ждут великие сражения. Воистину, лучше всего вам пролить кровь на пути освобождения мусульман, заключенных в тюрьму, где стены — из идолов”.

“Так приготовьте ваше оружие и запаситесь благочестием. Будьте усердны в чтении Корана, будьте особенно внимательны в его толковании и обучении ему, — напутствовал Багдади. — Это мой совет вам. Если вы послушаетесь его, то завоюете Рим и будете владеть миром”.

Проповедь была окончена; Багдади, самопровозглашенный халиф, стал спускаться по ступеням минбара тем же продуманным образом. Он быстро кончил молитву и в окружении телохранителей прошествовал к выходу из мечети, готовясь к сражению, а потом, если на то будет воля Аллаха, к правлению.

В тот июньский день, когда пал Мосул, Абу Хайсам сидел у себя в офисе и принимал звонки от заместителей, изо всех сил старавшихся оставаться в курсе событий. В углу по небольшому экрану с выключенным звуком чередой шли изображения победоносных боевиков ИГИЛ*. Иные махали руками и ухмылялись из-за пикапов, другие не торопясь шагали по главным улицам Мосула, мимо забранных ставнями витрин и горящих полицейских автомобилей. Черные флаги развевались на антеннах машин и флагштоках.

Никто не предвидел столь быстрого падения иракской армии, даже здесь, в разведывательном агентстве, которое гордилось умением избегать неожиданностей. Абу Хайсам украдкой поглядывал на беззвучный экран; его глаза наливались кровью, крупные руки энергично перебирали четки. Все произошло ошеломляюще быстро. И все же вектор развития событий стал очевиден далеко не сейчас.

“К сожалению, такой потенциал там был с самого начала”. — Абу Хайсам явно устал.

Он теперь был бригадиром, старшим офицером в отделе по борьбе с терроризмом, где прослужил почти три десятка лет. Всегда серьезный, Абу Хайсам с возрастом стал мрачным — так проявилась тяжкая ноша, которая легла на его плечи. В его кабинетике не было никаких украшений, за исключением богато орнаментированного Корана и фотографии гораздо более молодой версии себя: сверкая нечастой для него улыбкой, Абу Хайсам пожимает руку королю. У двери висел запасной костюм — для дней, когда рабочая нагрузка не давала ему съездить домой.

Таких дней теперь было много. После начала беспорядков в Сирии Мухабарат пребывал в состоянии повышенной боевой готовности; служба безопасности играла в кошки-мышки с контрабандистами, пытавшимися протащить через границу оружие и свежезавербованных джихадистов. Теперь джихадисты сами контролировали пограничные пункты по ту сторону границы. Иордания еще оставалась по большей части спокойной, но тревожные знаки уже появлялись. В южном городе Маан, рассаднике исламистов, располагавшемся неподалеку от заброшенной тюрьмы Аль-Джафр, вандалы иногда писали краской из баллончика девизы ИГИЛ* или вывешивали на городской площади черные флаги. В Аммане таких демаршей не устраивали. Обитатели столицы следили за событиями в соседних государствах с возрастающим страхом.

Некоторые иракцы, особенно представители племен Восточного берега вроде Зейдана аль-Джабири, были готовы заключить сделку с ИГИЛ*, чтобы освободиться от репрессивного шиитского правления. Но исламисты, захватившие контроль над Фаллуджей и Мосулом, оказались не менее жестокими, чем их соратники в Ракке. Взятых в плен иракских солдат прогнали перед камерами, а потом расстреляли на краю разверстой ямы. Заподозренных в ереси убивали на улице, а бесценные памятники времен Древнего Вавилона — источник культурной гордости для стольких поколений иракцев — стерли в порошок. Подобные акции одобряло небольшое число религиозных консерваторов, чьи взгляды совпадали с взглядами исламистов. Но среди иракцев, приветствовавших винтовки исламистов, в исламистском правлении были заинтересованы очень немногие. Только теперь отменять приглашение было уже поздно.

Абу Хайсам, тоже сын своего племени, понимал негодование иракских суннитов. Его поражало, насколько эффективно ИГИЛ* эксплуатировала это негодование.