Черные камни

— Борис был по-настоящему сильным человеком. Еще в юности он сумел повести за собой людей к возвышенному, светлому идеалу. Пусть это была юношеская романтика, пусть сейчас почему-то нельзя говорить об этом. Но почему нельзя? Зачем у нас шоры на глазах? Давайте отодвинем, снимем эти шоры и скажем вслух то, что знает каждый… Борис был руководителем организации… еще в юности. Можно об этом сказать? Конечно, можно. Нужно! Судьба Бориса жестока, но возвышенна. Была большая, смелая честность и высота в этом благородном порыве!.. Жизнь есть жизнь, и обо всем, что было в жизни Бориса Батуева, можно говорить, не боясь. Плохого, дурного в ней не было. И та часть жизни Бориса, о которой мы нынче так старательно умалчивали, была его высоким нравственным подвигом!

В зале, а было на поминках человек сто, совсем стало тихо. О чем-то задумались офицеры. Глаза Чижова, который сидел напротив меня, были полны животного страха, словно он ждал, что сейчас взорвется под полом атомная бомба.

— Толя! Прочитай, пожалуйста, стихотворение «Кострожоги». Его Боря очень любил, — попросила Аня.

Я прочел «Кострожоги» и посвященное Борису стихотворение «Ты помнишь, мой друг? На окне занавеска…»

Над белоснежным проспектом Революции в черном небе сияла одна-единственная яркая звезда. Это была звезда Бориса Батуева.

— Да, это, конечно, Борькина звезда! — уверенно подтвердил мою мысль Юрий Киселев и добавил: — Знаешь, Толич, ты должен написать обо всем этом, о КПМ, о нашей юности.

— Напишу, Юра. Обязательно напишу.

Слава Богу! Я свой долг выполнил.

1988

СТИХОТВОРЕНИЯ

НЕ НАДО БОЯТЬСЯ ПАМЯТИ

Снег над соснами кру́жится, кру́жится.

Конвоиры кричат в лесу…

Но стихи мои не об ужасах.

Не рассчитаны на слезу.

И не призраки черных вышек

У моих воспаленных глаз.

Нашу быль все равно опишут,

И опишут не хуже нас.

Я на трудных дорогах века,

Где от стужи стыли сердца,

Разглядеть хочу человека —

Современника

И борца.

И не надо бояться памяти

Тех не очень далеких лет,

Где затерян по снежной замети

Нашей юности горький след.

Там, в тайге,

Вдали от селения,

Если боль от обид остра,

Рисовали мы профиль Ленина

На остывшей золе костра.

Там особою мерой меряли

Радость встреч и печаль разлук.

Там еще сильней мы поверили

В силу наших рабочих рук.

Согревая свой хлеб ладонями,

Забывая тоску в труде,

Там впервые мы твердо поняли,

Что друзей узнают

В беде.

Как же мне не писать об этом?!

Как же свой рассказ не начать?!

Нет! Не быть мне тогда поэтом,

Если я

Смогу

Промолчать!

1962

НАЧАЛО ПОЭМЫ

Начинаю поэму.

Я у правды в долгу.

Я решить эту тему

По частям не смогу.

Только в целом и полном

Это можно понять.

Только в целом — не больно

Эту правду принять.

Как случилось такое,

Понять не могу:

Я иду под конвоем,

Увязая в снегу.

Не в неволе немецкой,

Не по черной золе.

Я иду по советской,

По любимой земле.

Не эсэсовец лютый

Над моею бедой,

А знакомый как будто

Солдат молодой.

Весельчак с автоматом

В ушанке большой,

Он ругается матом

До чего ж хорошо!

— Эй, фашистские гады!

Ваш рот-перерот!

Вас давно бы всех надо

Отправить в расход!..

И гуляет по спинам

Тяжелый приклад…

А ведь он мой ровесник,

Этот юный солдат.

Уж не с ним ли я вместе

Над задачей сопел.

Уж не с ним ли я песни

О Сталине пел?

Про счастливое детство,

Про родного отца…

Где ж то страшное место,

Где начало конца?

Как расстались однажды

Мы с ним навсегда?

Почему я под стражей

На глухие года?..

Ой, не знаю, не знаю.

Сказать не могу.

Я угрюмо шагаю

В голубую тайгу…

1962

ОТЕЦ

В серый дом

Моего вызывали отца.

И гудели слова

Тяжелее свинца.

И давился от злости

Упрямый майор.

Было каждое слово

Не слово — топор.

— Враг народа твой сын!

Отрекись от него!

Мы расшлепаем скоро

Сынка твоего!..

Но поднялся со стула

Мой старый отец.

И в глазах его честных

Был тоже — свинец.

— Я не верю, — сказал он,

Листок отстраня. —

Если сын виноват, —

Расстреляйте меня.

1962

СТИХИ

Когда мне было

Очень-очень трудно,

Стихи читал я

В карцере холодном.

И гневные, пылающие строки

Тюремный сотрясали потолок:

«Вы, жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, Гения и Славы палачи!

Таитесь вы под сению закона,

Пред вами суд и правда — все молчи!..»

И в камеру врывался надзиратель

С испуганным дежурным офицером.

Они орали:

— Как ты смеешь, сволочь,

Читать

Антисоветские стихи!

1962

МОСКВА

Я в первый раз в Москву приехал

Тринадцать лет тому назад.

Мне в память врезан

Скорбной вехой

Тюрьмы облупленный фасад.

Солдат конвойных злые лица.

Тупик, похожий на загон…

Меня в любимую столицу

Привез «столыпинский» вагон.

Гремели кованые двери,

И кто-то плакал в тишине…

Москва!..

«Москва слезам не верит» —

Пришли слова

На память мне.

Шел трудный год пятидесятый.

Я ел соленую треску.

И сквозь железные квадраты

Смотрел впервые на Москву.

За прутьями теснились кровли,

Какой-то склад,

Какой-то мост.

И вдалеке — как капли крови —

Огни родных кремлевских звезд.

Хотелось плакать от обиды.

Хватала за душу тоска.

Но, как и в древности забытой,

Слезам не верила Москва…

Текла безмолвная беседа…

Решетки прут пристыл к руке.

И я не спал.

И до рассвета

Смотрел на звезды вдалеке.

И стала вдруг родней и ближе

Москва в предутреннем дыму…

А через день

С гудком охрипшим