Черные кувшинки

Ружье приблизилось к инспектору чуть ли не вплотную, дуло почти упиралось ему в лицо. Серенак колебался. Наверное, пора перейти в наступление. Вырвать оружие из рук Дюпена. Он сильнее противника, и реакция у него лучше. Сейчас самый подходящий момент. Но инспектор не спешил действовать…

– А вы хитрец, – бросил Дюпен, и рот у него искривился. – По этому пункту вы правы на все сто. Но только по этому. С моей стороны будет не слишком умно убивать вас здесь. Конечно, меня схватят. Но… Ладно, время идет. Быстро пишите записку.

Ствол ружья нацелился на шею инспектора. Серенак медленно поднял правую руку и тут же быстро дернул ее вниз, попытавшись ухватить ружье.

Его кулак сжал пустоту.

Жак Дюпен успел отступить на метр, по-прежнему держа инспектора на мушке.

– Вам захотелось поиграть в ковбоев, инспектор? Бросьте. Сколько раз повторять, вы зря тратите время. Напишите красивую прощальную записку.

Серенак лишь презрительно пожал плечами:

– Даже не надейтесь, Дюпен. И вообще что-то эта комедия затянулась…

– Что вы сказали?

– Я сказал, что эта комедия затянулась.

– Комедия? Вы сказали – комедия? Комедия… Вы что же, Серенак, так ничего и не поняли? Вы не желаете взглянуть в лицо реальности? Видите ли, есть одна деталь… Хотя вы, Серенак, не имеете о ней ни малейшего представления…

Холодный ствол охотничьего ружья уперся инспектору в сердце. Лоренс Серенак в первый раз не нашелся с ответом.

– Вы понятия не имеете, Серенак, до какой степени мне дорога Стефани. Ради нее я готов на все. Возможно, вы, Серенак, любите Стефани. Возможно, даже любите по-настоящему. Но даже не подозреваете, насколько ваша смешная привязанность меньше того, что испытываю к ней я…

Серенак сглотнул. Его переполняло отвращение.

– Можете называть это как угодно, Серенак, – продолжил Дюпен. – Помешательством. Наваждением. Абсолютной любовью… – Палец на спусковом крючке дернулся. – Но вы напишете эту прощальную записку! И исчезнете навсегда!

70

Стефани Дюпен посмотрела на настенные часы, висевшие над доской.

16:20.

Еще целых десять минут! Через десять минут она отпустит детей и побежит на свидание с Серенаком. На Крапивный остров. Ее охватило возбуждение, словно школьницу, которую прыщавый возлюбленный ждет после уроков на автобусной остановке.

Все это немного смешно, подумала она. Ну да, конечно. Но она слишком долго не осмеливалась прислушаться к своему сердцу и всмотреться, мечтая о безоблачном счастье, в небесную голубизну. Что, если отпустить детей прямо сейчас? Чмокнуть каждого в обе щеки и сказать, что она от них уходит! Что она отправляется в кругосветное путешествие! А когда вернется, они уже станут большими!

И звонко рассмеяться при виде изумленных лиц их родителей!

Ведь и правда смешно. Восхитительно смешно! Сегодня ей было не до строгостей. Она не ругала детей за шалости, а вместо этого хихикала над ними как дурочка… Даже не отчитала за то, что никто, включая самых способных, не сдал работы для участия в конкурсе фонда Робинсона. В любой другой день она произнесла бы торжественную речь о том, что нельзя упускать счастливый шанс, что юному таланту необходима помощь, что никогда не следует наступать на горло собственной песне и позволять угаснуть искре дарования… Она целый год твердила это, обращаясь в первую очередь к себе.

Советы, советы… Она в свое время тоже наслушалась советов.

Еще девять минут. И она убежит.

Дети корпели над математической задачей. Пусть ненадолго отвлекутся от Арагона и живописи. Кое-кто из родителей высказывал ей свое недовольство – дескать, она слишком мало внимания уделяет полезным и точным наукам, например математике…

Преступно мечтать…

Стефани обратила взгляд своих фиалковых глаз в окно, вдаль, за тополя в саду Моне.

– Ты что, так и не сдала картину? – прошептал Поль, поворачиваясь к Фанетте.

Фанетта его не слышала. Учительница пристально смотрела в окно.

Скоро!

Фанетта прокралась к парте, за которой сидел Поль.

– Что ты сказал?

– Картина? На конкурс?

Винсент не отрывал от них странного взгляда. Мэри ерзала на стуле, дожидаясь, чтобы поднять руку, как только учительница отвернется от окна.

– Не смогла. Меня сейчас мать по утрам до самой школы провожает. Опять бы раскричалась. После уроков тоже встречает…

Фанетта покосилась на учительницу – нет, та по-прежнему стоит, уставившись в окно. А вот Мэри, кажется, встает из-за парты… Нет, не успела – Камиль склонился над ее тетрадью и начал объяснять ей, как решать задачу.

Вот спасибо тебе, Камиль. Молодец толстяк! По правде говоря, Мэри удивительно тупа в математике. Она вообще тупая. Камиль этим пользуется. Задирает перед ней нос. На Мэри это в конце концов должно подействовать…

Фанетта сидела на корточках возле парты Поля.

– Поль, – прошептала она, – можешь после уроков сбегать за моей картиной? Она там, в тайнике. Отнеси ее учительнице, ладно?