Черные листья

Вот теперь, довольный своими словами, он засмеялся действительно весело и непринужденно. Налил «эликсира» Иве и себе, показал глазами: «Давай, мол» — и тут же выпил. Ива тоже, кажется выпила с такой же быстротой. Но посмотрел бы Кирилл, что у нее сейчас на душе. Будто предала она в эту минуту все, чем долгое время жила: и чувство, дружбы к Павлу, и прошедшие годы, когда мир — ее, Ивин мир — не омрачался ни страхом, ни низостью, и мечты свои о том, что будет она всегда честным и порядочным человеком. Господи, разреветься бы сейчас по-бабьи навзрыд, облегчить сердце… Но Кирилл спросит: «Ты чего?» Хватит ли у нее смелости сказать, «чего» она? Не хватит…

— Давай еще по одной, — сказала Ива. — А потом еще и еще, хорошо? Знаешь, Кирилл, у меня последнее время почему-то появляется желание как следует выпить. Это ведь плохо, правда? Или не очень? Ну, давай выпьем. Давай, Кирилл…

Он опять засмеялся:

— Ну что ж, давай. Не боишься?

— Чего?

— Желания как следует выпить? Я знал женщин, в которых такое желание переросло в необходимость. Вначале — от времени до времени, потом — почти ежедневно. Ты этого не боишься?

Ива не ответила. С какой-то лихостью (было видно, что Кирилл удивился: раньше он такого за ней не замечал!) выпила одну рюмку, за ней сразу вторую, налила и третью, но эту пить не стала. Неожиданно склонила голову на сложенные крест-накрест руки и долго молчала, ощущая приливающий к голове жар и блаженную раскованность мыслей и тела. Вот так-то ей очень хорошо. Будто освобождается она от тяжести, которую давно уже устала носить… И от всех страхов тоже освобождается. Бояться, что желание выпить перерастет в привычку? Чепуха! Кирилл говорит, будто он знал женщин, которые…

Она вдруг вскинула голову и почти весело спросила:

— Ты многих знал женщин, Кирилл? Ты многих любил?

— Тебе довольно пить, — сказал он. — Ты очень быстро пьянеешь.

— И тебе со всеми было хорошо? Ну скажи мне, Кирилл, тебе со всеми было хорошо? Я не обижусь, даю честное слово.

Он протянул руку за ее рюмкой, но она упрямо покрутила головой: «Нет!» Выпила, пососала дольку лимона.

— Чего же ты молчишь, Кирилл? Такой мужчина, как ты, не может не иметь успеха у женщин. Наверное, они летят к тебе, будто мотыльки на свет… А мы и есть мотыльки, ты этого не знал? Глупые, беспомощные мотыльки. Ни о чем не думаем, пока не обожжем крыльев.

— Ты теперь часто бываешь сентиментальной, — ухмыльнулся Кирилл. — Мотыльки, крылышки… Не в тот век живем, дорогая, не тем воздухом дышим.

— А ты все же не ответил на мой вопрос: многих ли ты женщин знал и со всеми ли тебе было хорошо? Ну что тебе стоит хоть один-единственный раз честно во всем признаться? Думаешь, я стану мстить? Дурачок, я ведь однолюбка, мне никто, кроме тебя, не нужен… Ну, смелее в бой, мой храбрый тореадор!

Она действительно быстро хмелела. И это Кирилла тоже в ней раздражало. Он не любил болтливых людей, а Ива, даже слегка захмелев, становилась не в меру разговорчивой и упрямой. Как вот сейчас. Пристала, как банный лист. Простачков, что ли, ищет? Будто Кирилл не знает: однажды признавшись женщине в своих грехах, доверие потеряешь навечно. Старая, как этот трижды грешный мир, истина. Даже если тебя поймают с поличным, ты все должен до конца отрицать: «Ты что, с ума сошла? Да как ты могла обо мне такое подумать! И кто тебе дал право наносить мне незаслуженные оскорбления подобными грязными подозрениями?! Или сейчас же извинись, или…» Банально, конечно, но только так… Женщине в таком случае ничего другого и не надо. Она ведь и сама хочет верить, что ошиблась, — иначе как же ей потом жить?..

Про себя Кирилл это называл «практической философией». В нужную минуту она выручала его, тем более, что он хорошо знал Иву: будет обманывать самое себя, но все равно — верить.

Ива наклонилась к Кириллу, обеими руками охватила его голову и повернула лицом к себе. Кирилл с удивлением подумал, что вот в это мгновение у нее совершенно трезвые глаза, в которых, кажется, что-то мечется. Будто страх.

— Нет, Кирилл, ничего мне не говори! — прошептала она. — Ничего. Ни одного слова. Ни об одной женщине. Иначе я умру. Сразу умру, понимаешь?.. Да ведь ничего никогда и не было, правда? Правда же, Кирилл?

Он показал глазами: «Правда». И сказал, почему-то неожиданно вспомнив о Павле:

— Интересно, как выйдет из положения новоиспеченный инженер?

— Ты о чем? — не поняла Ива.

— О нашем неудачнике. Симкин наверняка вставит ему порядочный фитиль… Хотя, если по-честному, Пашкиной вины и нет…

— Стоит ли сейчас об этом, Кирилл? Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом, — попросила Ива. — Или давай еще по одной. Если бы ты знал, как мне сейчас хорошо! Ну, почему мне так хорошо, скажи? Дай-ка я покрепче тебя обниму. Вот так… Да ты не морщись, не морщись, славный мой тореадор. И посмотри-ка мне прямо в глаза. Скажи, ты сейчас со мной? Или уже нет? Уже куда-то ушел?