Черные листья

…Гроб стоял на вынутой из могилы сырой земле, и на лицо Алексея Даниловича оседали крохотные капельки дождя, похожие на росинки. Даже мертвое, лицо его не стало строгим и отчужденным, боль, которую он так долго носил в себе, уступила место покою и умиротворенности. А Татьяне казалось, что Алексей Данилович сейчас откроет глаза и спросит: «Танюша, ты здесь?» И станет надрывно кашлять, задыхаясь от удушья, а она будет метаться, не зная, как ему помочь… «Спокойнее, Танюша, — скажет он, улыбаясь, — это сейчас пройдет… Это не страшно…»

Георгий Дмитриевич Евгеньев, когда-то работавший на одной шахте с Алексеем Даниловичем, а теперь первый секретарь горкома партии, говорил, волнуясь:

— Умер человек, носивший высокое звание коммуниста… Умер человек большой русской души и горячего сердца…

На лицо и непокрытую голову Евгеньева тоже оседают капельки дождя, похожие на росинки. Но на его лице нет ни умиротворенности, ни покоя. И кажется, будто та боль, которую носил в себе коммунист Алексей Данилович Тарасов, перешла к коммунисту Евгеньеву.

— …Он, наверное, мог еще долго жить… если бы обладал более холодным сердцем… Но разве жизнь измеряется количеством прожитых лет? Алексей Данилович говорил: «Тот, кто тлеет, а не горит, не может знать, что такое настоящее счастье…»

Да, Алексей Данилович говорил именно так — Павел это хорошо помнил. И еще Алексей Данилович говорил: «По-настоящему счастливым человеком может быть лишь тот человек, который приносит хотя бы крупицу счастья людям…»

Он приносил. Он не тлел. И, конечно, мог бы еще долго жить, если бы у него сердце было похолоднее. «Но разве жизнь измеряется количеством прожитых лет?..»

— …Когда умирают такие люди, это не значит, что они навсегда уходят от нас… — Голос Евгеньева крепнет и теперь будто пробивает плотный, насыщенный влагой воздух.

А Павел думает: «Кто это говорил: «Живые закрывают глаза мертвым, мертвые открывают глаза живым!» Смерть Алексея Даниловича и для меня открыла какую-то истину… Жить я буду так, как жил он. Как жил человек, носящий высокое звание коммуниста…»

Он посмотрел на Татьяну. Слышит ли она, что говорят о ее муже? Могут ли эти слова утишить ее боль?

Нет, она ничего не слышала. Оцепенев, она стояла у гроба и думала лишь об одном: пусть траурный митинг длится бесконечно долго, целую вечность, только бы дали ей возможность еще и еще посмотреть на мужа. Ведь это в последний раз. Больше она его не увидит. Никогда. В это трудно, нет, в это вообще невозможно поверить, но это так. Никогда…

Она со страхом смотрела на человека, который стоял неподалеку с молотком и гвоздями в руках, и хотя человек этот стоял с такой же скорбью на лице, как и все остальные, Татьяне он казался бесчувственным, лишенным всякого участия существом. Скверным, грубым существом. Если он сейчас подойдет к крышке гроба, Татьяна оттолкнет его, потому что он не имеет никакого права лишать ее возможности глядеть и глядеть на мужа. Никто не имеет на это никакого права…

Она не слышала и того, как кто-то сказал: «Траурный митинг окончен… Прошу прощаться с покойным».

Все ждали: она должна прощаться первой. И она действительно стала на колени у гроба, не замечая, что земля сырая и холодная. Но стала на колени не для того, чтобы прощаться, — так Алексей Данилович был ближе, так Татьяна четче видела каждую черточку его лица. Она положила руку на застывший лоб мужа, провела по нему ладонью и с трудом, будто ее губы тоже застыли, выговорила:

— Алеша…

Павел наклонился над ней, мягко сказал:

— Надо прощаться…

Татьяна посмотрела на него отчужденными глазами, словно не узнавая, и ответила довольно громко:

— Нет! Не трогайте меня!

Рядом зарыдала какая-то женщина, потом запричитала, заголосила старуха, а тот человек, который стоял с молотком и гвоздями в руках, медленно стал приближаться к крышке гроба. Теперь Татьяна смотрела только на него. Он казался ей огромным, неуклюжим и все таким же бесчувственным и равнодушным, как давеча, когда его впервые увидела. На нем были резиновые сапоги, и когда он поднимал ногу и опускал ее, земля глубоко вдавливалась, и Татьяне казалось, будто он втаптывает в грязь что-то живое. Кто-то помог ему поднять крышку гроба, и тогда Татьяна обхватила голову мужа руками и закрыла его лицо грудью. Нет, она не позволит этим двоим сделать страшное дело! Кто они такие, чтобы разлучать с миром человека, который так любил этот мир!.. Кто они такие?

Подошел Евгеньев, осторожно обнял ее за плечи, сказал:

— Танюша!..

В сдавленном, глухом голосе Георгия Дмитриевича она почувствовала не только участие, но и такую же боль, какую испытывала сама. И тепло. На миг ей даже почудилось, что это позвал ее Алексей Данилович. Она подняла на Евгеньева глаза, долго, не узнавая, смотрела на него и, наконец, сказала:

— Да, да… Я все понимаю… Надо прощаться… Я вот только еще одну минуту… Еще только одну минуту… Можно, Георгий Дмитриевич?

4