Черные маски

Как отмечалось, тюремная почта работала исправно, тюрьма была в прямом и в переносном смысле дырявой. Между камерами проделывались маленькие дырочки и передавались «малявы», которые иногда предназначались для камер, расположенных на другом конце изолятора. Устанавливалась и веревочная почта, когда между окнами, расположенными друг против друга, через духовую трубку, изготовленную самими арестантами из бумаги, выстреливалась нитка – и связь установлена. Любой монтер позавидует!

– Я знал, что тюрьма дырявая, – удивлялся Константин, – но не до такой же степени! Тут все общаются между собой получше, чем на воле. А мы, наивные, пытались изолировать их друг от друга, отправляя в изолятор. Изолятор – от слова «изолировать». Надо переименовать изолятор в… – Он силился подобрать подходящее слово, но потом махнул рукой: – А зачем мне это, все равно уже в ментовку не вернуться.

Почта проходила и через «красные хаты», где содержались «бээсники», не встречая никаких препятствий и саботажа.

«Почта в тюрьме – это святое, – говорили старые милицейские арестанты. – Единственная надежда и радость в этом темном царстве».

Однажды из пересыльной тюрьмы в изолятор въехал вор в законе Боря Костромской. Поговаривали, что его отправили в Якутию с целью взятия под контроль всего преступного мира региона. При нынешнем уровне коррупции данная версия выглядела не такой уж фантастической. Костромской сразу же стал устанавливать свои порядки, изучил состояние и пополняемость тюремного «общака» и остался недоволен его скудностью.

– А почему менты не отстегивают в «общак»? – грозно спросил он у одного из местных авторитетов. – Кто их освободил от этого?

– Да как-то так, – промямлил авторитет. – Они нас не признают…

– Как не признают?! – вскипел Костромской. – Кто у них там за главного сейчас?

– Овчара, бывший опер, сел за избиение барыг.

– А ну, пиши «маляву» ментам! – приказал вор.

Прочитав послание законника, Тимур долго смеялся, а затем попросил Константина:

– Готовь ответ, только позаковыристее, ты это умеешь.

Через час Константин предъявил Тимуру готовое письмо:

«Глубокоуважаемый вор в законе! Признавая Ваши большие заслуги перед отечественным криминалом, мы, бывшие блюстители порядка, не считаем возможным исполнить Вашу просьбу. Все-таки отстегивать в „общак“, от которого мы ничего не имеем, противоречит нашим принципам, тем более не намерены содержать на наши средства бывших наших оппонентов. У нас имеется своя касса взаимопомощи, мы помогаем в меру сил друг другу и не нуждаемся в других источниках, таких как ваш „общак“. Посему с глубоким сожалением приносим Вам свои извинения. Тимур Овчинников».

– Отлично! – похвалил Тимур Константина. – Отправляй!

Костромской прочитал письмо, навел справки про Овчару и больше никаких действий не предпринял. Очевидно, мудрый старый вор решил, что связываться с таким неординарным опером будет себе дороже.

Как-то Шлихов вызвал к себе Тимура и предложил заняться воспитательной работой.

– Тут у нас малолетки, мы хотим определить в твою камеру одного из них на перевоспитание. У них ни жизненного опыта, ни знаний человеческой морали. Хотят утвердиться здесь исключительно жестокостью. Вот и займись воспитанием.

– Добро, воспитаем, – с радостью отозвался Тимур. – Не впервой.

В камерах малолетних преступников царила атмосфера жестокости. Если новичок входил впервые в камеру, соблюдалась целая церемония посвящения в ряды арестантов, отступление от которой грозило вновь прибывшему самыми изощренными наказаниями. Если же какой-то сокамерник давал слабину, распускал нюни, его тут же добивали всевозможными унижениями и битьем, превращая в изгоя. Зная это, администрация изолятора иногда заселяла в камеру к малолеткам наиболее авторитетных арестантов, или же совсем непримиримых юных преступников отправляли во взрослые камеры, где находились адекватные заключенные, способные повлиять на неокрепшую молодую душу только с положительной стороны.