Княжич открыл незапертые ворота, пошел к дому, точнее, к единственному сохранившемуся крылу. Посыпанная гравием дорожка зарастала травой, гибкие зеленые побеги пробивались между камушками. А вот деревья, те, что ближе к дому, никак не отойдут от пожара. Погибли и клумбы с редкими сортами роз, которыми так гордилась княгиня.
Тропинка огибала остов центрального крыльца; ступени были засыпаны обугленными обломками досок. Сажу с мрамора еще не до конца смыло дождями, и казалось, камни тоже горели. Что-то тускло блеснуло. Княжич поддел дерево носком сапога. Колокольчик с двери. Медный. Когда-то блестящий, сейчас пятнистый, закопченный. Можно наклониться, выковырять из грязи. Но Митька поднимать не стал.
Стряпчий уже ждал. Разложил на уцелевшем бюро листы и с интересом ковырял лепнину на камине. Увидев Митьку, подобострастно поклонился.
– У меня хорошие новости, княжич Дин. Сейчас должен подойти покупатель, и, если условия устроят обе стороны, вы сегодня получите задаток.
– Меня устроят условия.
– Ну что вы! - стряпчий всплеснул ухоженными, как у женщины, руками. - Я бы не советовал так сразу… Стоит поторговаться, купец может дать и большую цену. Он хорошо поднялся на военных поставках. И очень хочет получить дом Динов.
– Меня устроят условия, - ровно повторил Митька. Стряпчий, наверное, думает, что княжич Дин спешит покрыть какой-нибудь долг. Но Митька просто хочет побыстрее продать дом. Когда тут начнется строительство и будет пахнуть свежераспиленным лесом, а не пожарищем (хотя каким уж пожарищем, давно все выветрилось), может, окажется легче проезжать этой улицей. Сам Митька тут строить не будет, это как на могиле беседку возводить. Да и деньги на самом деле нужны, чем быстрее, тем лучше. Жизнь в столице после войны дорогая, а Митька еще много тратит на купцов и бродячих ремесленников, отставных солдат и беженцев. Он готов платить даже за крохи сведений о старом даррце, знающем язык священных зверей. Скоро пойдут караваны в Вольный союз, хорошо бы договориться и с теми купцами, а для этого тоже нужны деньги.
Интересно, что скажет мама, когда узнает, что дом Митька все-таки продал? Нахмурится. Выговорит сухо. А сама втайне обрадуется: теперь ей точно некуда уходить из дворца.
Сам Митька предпочитает жить в Офицерских покоях. Дом - это же не просто стены, а еще память об ушедших поколениях, и место, где тебя ждут. Такой дом для Митьки невозможен, а значит, пусть не будет никакого.
Дело с купцом сладили быстро. Когда Митька уходил, слышал, как сбивали табличку с надписью «Продается». Толстая гусеница-гвоздь никак не хотела покидать насиженное место. Княжич не стал оглядываться.
В Офицерских покоях, куда Митька заскочил переодеться - казалось ему, что мундир пропах дымом, - было тихо. Понятное дело, день на дворе, некогда рассиживаться. Но все-таки один из жильцов остался: выходя из комнаты, княжич услышал звук, с каким сталь входит в дерево.
Митька стукнул в соседнюю дверь и открыл, не дожидаясь ответа. Выдернул нож из косяка, прошел в комнату и рукоятью вперед протянул Марку. Князь Лесс в одежде, в сапогах валялся на постели. Взял нож и снова метнул в косяк, целясь в старую зарубку. Митька оценил точность и протянул Марку еще один - свой. Этот отправился в другой косяк, точно отмерив то же расстояние от притолоки.
Митька за ножами не пошел. Подтянул стул, оседлал его, сложив руки на спинке.
– Ну?
– Ты пропустил утренний доклад королю.
Митька ждал, глядя, как чуть подрагивают у Марка ноздри, словно от гнева или от горя.
– Приходил тюремный лекарь.
– Князь Крох здоров?
Короткая злая усмешка скривила губы Марка.
– Ну, здоров не здоров, на эшафот взойти сможет.
– Когда?
– Когда-когда-когда… Слушай, принеси нож, а? Митька встал и услышал за спиной:
– После Весеннего бала Анхелины. Не омрачать дабы. Но до отъезда в летнюю резиденцию.
Значит, не позднее, чем через десять дней.
– Спасибо, - Марк принял ножи. - Тебе, кстати, письмо. В общем зале лежит.
Митька вышел, притворил дверь. Спустя мгновение услышал стук ножа.
Письмо было из Ладдара и запечатано лично князем Нашем. Митька провел пальцем по сургучному оттиску совы. Вот ведь - любит он тура, скучает, а вскрыть медлит.
«Здравствуй, малыш!
Я знаю, ты сейчас улыбаешься этому обращению, а потому пишу еще раз: здравствуй, малыш.