Черные тузы

Татьяна не удержалась, сунула письмо обратно в карман халата, вытащила и протянула матери цветную фотографию молодого человека в военной форме. Мария Николаевна взяла из рук дочери фотографию, склонив голову набок и, похрустывая сушкой, стала рассматривать карточку.

– Вот он какой у меня, солдатик, – Татьяна улыбнулась. – Симпатичный стал.

Мать поморщилась, выражая несогласие с последним утверждением дочери.

– Ничего, дочка, с лица воду не пить, – вздохнула Мария Николаевна. – Мужчина должен быть таким, ну, чуть пострашнее обезьяны. Главное, чтобы деньги водились у него, чтобы он эти деньги в дом приносил. А с лица воду не пить. Ничего, что твой солдатик такой, ну, как бы сказать… Не совсем…

– Что ты, мам, имеешь в виду? – Татьяна нахмурилась.

– Ничего, – Мария Николаевна передала фотографию мужу. – Просто говорю, внешность для мужчины дело десятое.

– Письмо дай сюда.

Рыбаков, одним взглядом посмотрев на фотографию, положил её на стол и отодвинул от себя. Взяв из рук дочери письмо, он пробежал глазами первые строчки, отдал письмо уже готовой разрыдаться Татьяне. Сделав большой глоток кофе, Рыбаков встал со стула, подошел к дочери и грубой шершавой ладонью погладил её по непричесанным волосам.

– Письма эти береги, дочка, не выбрасывай, – Рыбаков провел ладонью по волосам Татьяны и снова сел на прежнее место. – Вот он письменно сообщает, что любит тебя. Значит, такое письмо может пригодиться. Для суда. Это важный документ для них документ, для присяжных, для суда.

– Для какого ещё суда? – Татьяна часто моргала глазами.

– Сегодня любовь. А завтра судиться будете с ним, с солдатиком, имущество делить и детей. А по письмам судьи поймут, какой он подлец, как обманул тебя.

– Так он же не подлец, он меня не обманывал.

– Не обманывал, так обманет, – невесело усмехнулся Рыбаков. – Ты письма-то спрячь подальше и никому не показывай.

– Вот когда обманет…

– Тогда поздно будет толковать, – Рыбаков выложил на стол пачку сигарет. – Вперед смотреть надо, а не назад оборачиваться. И вообще, готовь сани летом, а телегу зимой.

– Танечка, ты слушай отца, – Мария Николаевна вдруг заговорила жалобным тонким голосом. – Солдатиков, вроде твоего Саши, у отца под началом тысяча с гаком работает. Если за каждого единственную дочь с приданым выдавать… Ты у нас одна, ты красавица, а таких вахлаков беспортошных вот, только свисни, табун прибежит.

– Глупости вы какие-то говорите, – Татьяна спрятала письмо и фотографию в карман халата, вытерла кулаком покрасневший вслед за глазами нос. – Глупости это.

Рыбаков переводил мутный взгляд с жены на дочь и обратно на жену. Физиономия супруги, пресная, как святая вода, непричесанная с красным носом дочь, видимо, собиравшаяся и этот прекрасный зимний день посвятить пустым чувственным переживаниям, раздражали Василия Васильевича. Допив в два глотка кофе, он, стараясь пересилить внезапное раздражение, поднялся из-за стола, снял со спинки стула жакет сшитый из крашенных кроличьих шкурок. Уже переступив порог комнаты, он обернулся к Марии Николаевне.

– Спущусь в гараж, полки металлические повешу. Телефон пусть здесь останется, в гараже он плохо работает. Если позвонит тот мужик насчет стекла или Росляков из газеты, ты меня крикни.

– Крикну, – пообещала жена. – А Танечка пока за растительным маслом в поселок сходит. Сходишь, дочка?

* * * *

Мария Николаевна видела через окно, как муж с лопатой в руках медленно пересекает двор, отпирает дверь в гараж, снимает висячий замок. Трудно сказать почему, но на сердце было как-то тревожно, неспокойно. Удивившись этой странной тревоге, не найдя её причины, Мария Николаевна решила, что выпила за завтраком слишком много крепкого чая, вот сердце и трепыхается. Таня, уже одетая в короткую дубленку и брюки, готовая к прогулке в поселок, стояла в дверях столовой, повязывая на шею шерстяной красный шарф с длинной бахромой. Отойдя от окна, Мария Николаевна подошла к зеркальному трюмо, открыла крышку металлической коробки из-под шоколадных конфет, в которой лежали деньги, отсчитала несколько купюр.

– Возьмешь растительного масла, а там по своему усмотрению, – Мария Николаевна положила трубку на стол и передала деньги дочери. – Прошлый раз…

Таня не дала матери договорить.

– Мам, мне сон сегодня приснился, нехороший.

Мария Николаевна, умевшая и любившая толковать чужие сны, застыла на месте.

– Снится мне, что я с какими-то девушками гуляю, по сну выходит, что они мне подруги, – Таня перебирала пальцами бахрому вязаного шарфа. – Так вот, мы с этими девушками выходим к реке и пускаем в реку венки. Я так понимаю, гадаем о суженном по тому, как венок поведет себя в реке. А ещё вот что: вода в реке такая темная, мутная. И я становлюсь на колени и пускаю я в эту воду свой венок. А он не поплыл и даже не закружился в воде, а сразу же утонул. Это ведь плохая примета, ведь правда, что венок утонул?

– Не то чтобы плохая примета, не совсем так.

Мария Николаевна задумалась, не зная, стоит ли правдиво толковать этот сон или разумнее придумать сну дочери какое-нибудь маловразумительное объяснение.