Черные тузы

– Тогда вот что, – сказал Фирсов, – я задам тебе несколько вопросов. Если тебе есть что на них ответить, кивни головой. Кивок – это «да», знак согласия. Я вытащу из твоего рта тряпку, и мы поговорим. Понял?

– У-у-у, – выдохнул Рыбаков.

– Несколько дней назад ты возвращался на автобусе с областной конференции. Тебя довезли до Москвы. Помнишь?

Рыбаков утвердительно кивнул головой, стараясь понять, что требуют от него мучители. Он не отрывал взгляда от скучающего лица Фирсова, или как там его имя.

– Из автобуса пропал темный кейс. Вы украли кейс?

Рыбаков отрицательно помотал головой. Он хотел ответить, что это всего лишь недоразумение. Никакого кейса он не видел и, конечно же, не брал. Само это обвинение, сама мысль о том, что Рыбаков, как вокзальный воришка, может взять чужое, украсть, унести какой-то там чемодан, это звучит совершенно нелепо, даже дико. Он хотел сказать этим людям многое, но говорить не мог.

– Вы видели, кто это сделал?

Рыбаков снова помотал головой из стороны в сторону.

– Значит, не видели? – переспросил Фирсов. – И сами не брали?

– У-у – у-у, – Рыбаков вертел головой.

– Хорошо, придется поговорить по-плохому, – Фирсов обратился к молодому человеку. – Тяни веревку, но резко её не дергай, иначе он вырубится.

Фирсов кивнул своему молодому помощнику. Вместе, словно заранее отрепетировали свои действия, они взялись за свободный конец веревки, переброшенной через крюк, потянули этот конец на себя. Рыбаков почувствовал, как за спиной поднимаются вверх связанные запястья, растягиваются сухожилия, суставы рук выворачиваются до костяного хруста. Его тело поднималось над полом к потолку. Он хотел закричать от острой нестерпимой боли, закричать, что есть силы, позвать на помощь, жену, любого случайного прохожего, кто окажется рядом. Но вместо крика Рыбаков издал лишь жалобное коровье мычание.

– Ты слышишь меня, слышишь? – спрашивал Фирсов, налегая на веревку, почти повиснув на ней. – Это ты взял кейс? Ты его взял? Ты?

Молодой человек, пристроившись за Фирсовым, старался, как мог. Он отталкивался от бетонного пола ногами, и все тянул веревку на себя, тянул изо всех сил.

На несколько секунд Рыбакову, не знавшему, что ответить, даже не понимавшему вопросов, показалось, что он ничего не видит, что он ослеп от боли. Он и вправду ничего не видел перед собой, только черные круги, расходившиеся по сторонам. Но зрение вернулось. Рыбаков вдруг решил, что вот-вот умрет, не умрет, так сойдет с ума. Но не умер, не сошел с ума, даже не потерял сознания. Ненадолго голова Рыбакова прояснилась, он отчетливо понял, что всю нестерпимую боль, все нечеловеческие страдания ему предстоит пережить, не лишившись чувств, в полном рассудке. Слезы боли, душившие его, слезы, которые Рыбаков уже перестал замечать, уже не капали, лились из глаз. Он замычал ещё горше, ещё жалобнее, ещё пронзительнее.

– Все, опускай, только не дергай, – скомандовал Фирсов. – Вот так, молодец.

Отойдя в сторону, Фирсов выглянул через оконце гаража на двор, стер ладонью с лица мелкую испарину. Нагнувшись под верстак, Фирсов достал пустую бутылку из-под шампанского, фляжку с машинным маслом. Открутив у фляжки пластиковый колпачок, он поставил бутылку на пол рядом с лежащим на боку Рыбаковым, полил посудину солидолом и обратился к своему напарнику.

– Спускай с него штаны.

Рыбаков замычал, затряс головой.

– Ты что-то хочешь сказать?

Фирсов развязал платок, стягивающий лицо Рыбакова, вытащил из его рта бензиновую тряпку.

– У меня есть деньги, – Рыбаков, чувствуя, что язык совсем занемел, говорил медленно, он хотел, чтобы его поняли.

Фирсов потянул вниз нижнюю челюсть Рыбакова, снова засунул ему в рот тряпку, завязал на затылке узел платка. Рыбаков заплакал ещё горше. Он не знал, не понимал, за что его медленно и так жестоко убивают. Он глядел, как ловко молодой человек расстегивает ремень, молнию на его брюках, с корнем вырывает пуговицы кальсон, выдергивает ноги из брючин. Он ещё мог пнуть ногой этого безжалостного молодого подлеца, прямо в грудь пнуть его ногой, но Рыбаков уже потерял способность к сопротивлению. Он смотрел на молодого человека – и душа истекала кровью. Шалея от боли, Рыбаков понимал, что все самые страшные мучения – ещё впереди. В этот момент ему захотелось поскорее умереть, но смерть ещё не пришла.

* * * *