Черные Вороны. Лабиринт

Я мчал на машине, раздраженно вдавливая ногу в педаль газа – хотелось выжать из движка максимум. Мне казалось, что расстояние стало бесконечным, километры растягивались как вязкая резина, а я все блуждаю по замкнутому кругу. Поглядывал на дисплей телефона - в любую секунду мог раздаться звонок с очередной порцией тревожной информации. Пока что я не знал деталей, но убийство семьи Толяна –  это завуалированное послание.  Потому что ни его сестра, ни ее муж или дети не могли перейти дорогу сараевским. Не в тех кругах вертелись. С криминалом их связывало только одно – после смерти Толяна в СИЗО забота о его семье стала для меня делом чести.  Хотя к чему этот пафос? Главная причина эгоистична, как и большинство наших порывов – жалкая попытка заткнуть собственную совесть. Никто из них не знал подробностей той истории. Помню, как стоял тогда возле свежей могилы и, прижав к груди рыдающую сестру Толяна, чувствовал, что ее слезы разъедали мою кожу жгучей кислотой вины. Она искала утешение у того, кто убил ее брата. Причитала и билась в истерике, умоляя меня найти и наказать виновных. А я не мог сказать ни слова, сжимая зубы до скрипа и закрывая глаза, чтобы не встретиться с ее потухшим взглядом.   

Наконец-то подъехал к дому отца, который своим перестал считать уже давно. Здесь мало что изменилось, только отдельные предметы мебели да технику обновили на более современную. В духе Ворона – его крепость, как и он сам, практически не поддаются никаким изменениям. Направился в сторону кабинета, знал, что он там.  Сидит за своим дубовым столом, потягивая коньяк, ведет беседы с Афганом, верша очередные судьбы. Как диктатор, который, сумев парализовать народ токсином страха, уверен в своей вечной власти и режиме.

Вошел без стука – во-первых, не посчитал нужным, во-вторых, я знал, что меня ждали. Увидев Ворона и Афгана, невольно захотелось ухмыльнутся, – картинка точь-в-точь как я представлял. Наверное, это единственное, что я смог познать в том, кого звал отцом.

 Они повернули головы в мою сторону, отец, пригубив напиток из бокала, жестом пригласил присесть и, прокашлявшись, сказал:

–        Ну что, сынок, с чем пришел? Башку Михая в кармане прячешь?

Я уловил эти издевательские нотки – попрекает вспыльчивостью и импульсивностью, которые раньше всегда срабатывали до того, как я успевал с ними совладать.

-          Я знаю, что рыба гниет с головы, но в этот раз в моих планах – истребить весь косяк...

Афган поднялся с дивана, подошел к бару, плеснул на дно бокала виски и, отдав его мне, сказал:

–        Сараевские пошли по беспределу. Нужно наказать – иначе вся шваль скоро головы поднимет.

–        Этот беспередел кто-то очень хорошо организовал. Кишка тонка у Михая так залупаться. Тут кто-то более серьезный нам лично вызов бросает. .. – ответил Афгану и краем глаза уловил взгляд отца. Он наблюдал за мной,  молча, делая вид, что рассматривает бумаги.

Я и сам задержал на нем взгляд, не смог отвести. Отец осунулся и, кажется, сильно похудел, черты лица заострились. Кожа приобрела нездоровый восковый цвет.  Только во взгляде былая стойкость и непрогибаемость. Колючие глаза, как и прежде, смотрели цепко и лихорадочно блестели из-под тяжелых посеревших век. Он оставил бокал и обратился ко мне:

-          Я знаю, сын, что на это дело должен пойти именно ты. За такое не просто наказывают - это твоя, личная месть.  Собирай братву – надо показать тварям, кто в этом городе хозяин…

Я молча кивнул, соглашаясь, но разговаривать с отцом, словно между нами не было этой пропасти из лжи и ненависти, не мог. Понимал, что сейчас не время выяснять отношения, играя в молчанку. Отвечал сухо, коротко, смотря на Афгана или устремив взгляд на картину, которая висела на стене, продолжая рассуждения:

-          Подготовиться нужно, чтоб ни одна сука в живых не осталась. Завтра Михай устраивает на своей хате очередную блядку. Мне нужен план дома, крысу среди сараевских найти не проблема. Остальное – детали.

-           Поедете вместе со Зверем и пацанами. Стволы и прочий арсенал на складе возьмите – все, что нужно, там есть. Молодым везде у нас дорога…. - сказал и опять зашелся в приступе кашля.

Уловил сказанное между строк, не поверив собственным ушам. Ворон позволил льду начать таять? Что это? Сожаление? Попытка сгладить острые углы? Никогда не поверю. Да и не нужно мне этого больше. Верить Ворону – слишком дорого.  А я разучился терять.

Выехал на дорогу... меня встретила темнота, которую прорезали только огни ночного города. Врубил громкость стереосистемы на максимум, открыв окно и вдыхая полной грудью воздух. Хотелось задавить в зародыше мысли, которые начали оплетать меня ядовитым плющом…

***