Черные Вороны8. На дне

Его голос дрогнул, а я стиснула пальцы между собой до хруста. Он лжет. Я не могла ему такое говорить. Не могла. Но и сказать этого вслух не смогла, я не знала его реакции. Я ее боялась.

– Можешь ничего не говорить. В отличие от тебя, я прекрасно знаю, о чем ты думаешь. И перестань дрожать. Никто тебя здесь не обидит.

Прозвучало неубедительно… очень неубедительно после всего, что я видела там… после того, как видела себя саму на фото, утыканную трубками, с руками синими от гематом и следами пальцев на скулах и на горле. Содрогнулась от ужаса и даже не посмотрела на него.

Максим остановился напротив двери и толкнул ее от себя. Мы вошли в просторную спальню, и я на секунду замерла. Да. В этой комнате жил ребенок. Все с любовью обставлено светлой мебелью, на полках игрушки, шторы украшены рюшами, ковер с изображением героев мультфильмов. Почему-то здесь мой страх немного отступил. Я прошла внутрь и одернула шторы, впуская солнечный свет. На полке возле письменного стола стояли несколько фотографий в серебряных рамках. Я подошла ближе и взяла одну из них в руки. Со снимка на меня смотрела светловолосая малышка, очень похожая на меня саму. Сердце сжалось и пропустило несколько ударов, в нем что-то шевельнулось. Щемящее, нежное. Где-то вдалеке.

– Это Тая. Мы фотографировали ее в день рождения всего лишь год назад.

Я повернулась к Максу. О господи… это наш общий ребенок. Мы делили постель, мы зачали ребенка. Это похоже на кошмар. Или не делили? Возможно, он брал меня силой.

– Сколько ей?

– Два года.

Я поставила фото на место.

– Она скучает по тебе. Она очень маленькая и не может уснуть без тебя по ночам. Она спала с нами обычно в нашей постели. Посередине. Потом я уносил ее в детскую… чтобы… На хер, это не важно все.

Я дышала очень тяжело, он намеренно сказал все таким тоном, чтобы я почувствовала угрызения совести? Или мне кажется в его голосе горечь. Господи, кому верить? Что это за спектакли или испытания, и почему все это происходит со мной?

– Ты вернешь ее теперь домой?

– Ты увидишься с ней, когда будешь к этому готова. Не уверен, что сейчас это было бы к месту, судя по твоей реакции и на меня, и на наш дом.

– И кто определит, насколько я готова к встрече с моим ребенком? Ты?

– Да. Я.

– Я в этом даже не сомневаюсь. Теперь я хочу знать – кто я в этом доме? Хозяйка или…

– Хозяйка, если я не решу по-другому, ты всегда была и будешь в этом доме хозяйкой.

Можно было даже не сомневаться, что все зависит только от него и его решений. Впрочем, разве раньше было иначе? Одного не пойму, как я с этим мирилась?

– Я хочу уточнить. То есть я совершенно свободный человек и могу уходить, когда и куда хочу?

– Ты не можешь уходить, когда тебе вздумается, потому что это опасно. Ты можешь уйти с моего разрешения и с охраной.

– Значит, хозяйка и свобода – это лишь иллюзия. Весьма интересно. А если я не хочу здесь жить с тобой? – выпалила ему прямо в лицо, ощущая, как внутри поднимается волна протеста.

– Тебе кажется, что ты не хочешь, – вкрадчиво очень тихо, при этом взяв меня за руку чуть выше локтя, – у тебя потеря памяти, и ты можешь наделать кучу глупостей, а мне бы очень не хотелось, чтобы с тобой что-то произошло, малыш.

– А можно обо мне позаботится кто-то другой? Или мои пожелания здесь не учитываются?

Вот теперь его взгляд стал убийственным.

– Нельзя. Кто-то другой до этой секунды отвратительно справлялся со своими обязанностями, маленькая.

«Малыш» и «маленькая» не знаю, что из этого меня раздражало больше. Он словно клеймил меня этими словами, ставил на мне печать принадлежности ему.

– Значит, я под арестом?

– Под арестом. Если тебе нравится именно такая формулировка, я не стану тебя разочаровывать. Я вообще люблю угождать хорошеньким женщинам. В особенности своим.

Он сказал это во множественном числе, и меня передернуло. Еще и изменял мне, и даже этого не скрывает.

– Пока к тебе не вернется память, я позабочусь о тебе.

– Значит, ты меня оберегаешь от меня самой? Как благородно.

Его зрачки сузились, и на резко очерченных скулах заиграли желваки.

– Благородно? Пожалуй, сочту это за комплимент. Несмотря на тот сарказм, с которым ты это сказала. То, что показали тебе эти служебные шавки, кардинально отличается от правды. А точнее, они вывернули правду так, как им было удобно, чтоб ты сделала то, что они хотят.

Я усмехнулась:

– Это значит, что вы ведете честный образ жизни, и все, что я видела, видеомонтаж? Ты считаешь, что я потеряла память или потеряла мозги?

Макс облокотился о косяк двери:

– Нет, это значит, что у всего есть свои причины и свои логические объяснения.

– Какое логическое объяснение может быть тому, что ты на моих глазах чуть не убил людей?

– Когда-нибудь ты поймешь.

– А если нет? Что тогда? Ты будешь держать меня здесь вечно? Заботиться обо мне через силу, запирать меня в этом доме, а дальше наручники и ошейник? Если я никогда не вспомню, я буду обречена жить с тобой насильно?