Черный алмаз

Ведь дома ждут

                         глаза детей...

Стоят, от слабости в обморок падая

Порой, внутри очередей.

Но с местом до ночи не расстанутся!

Заплакал ангел,

                         распластав

                                           крыла.

А сквозь бесплотную их субстанцию

Рвались вниз юнкерсы и мессера.

1963.

МОЛЕБЕН

Сыновья полегли, не вернутся с полей,

Но по русским дорогам, белоснежные, легкие,

Словно руки молящихся матерей,

Ввысь возносятся колокольни далекие.

И пока живы матери тех сыновей,

Каждый мальчик погибший спасен от распада,

Сердце матери каждой для него — мавзолей.

Мавзолей для зарытого в землю солдата.

Память вахту несет, ей покоя не знать,

Ей стоять в карауле до кончины до самой.

А когда близок час матерям умирать,

Они в белых платках собираются к храмам.

Время судьбы смывает, как море следы

На пустых берегах, вместе с белыми чайками,

И когда вас не станет, наши мамы печальные,

Будут белым балетом ввысь тянуться сады.

Встанут майские яблоньки, как на пуантах,

Белый цвет — как фаты ненадетый батист,

Так же будут рассветы пламенеть и закаты

И полет колоколенок будет лучист!

И помолятся сразу всем миром единым

Дети наших сестер, сестры братьев родных

Об отцах, матерях, о семействах родимых.

И раскинут объятья храмы в небе за них!

1947.

ФИЛЬМ

Старый, седой, корявый, среди старух,

(Как хорошо, что знала меня не такого ты!)

Глядя кино о войне, я всхлипну вдруг

И, некрасиво давясь, выйду из комнаты.

Буду рыдать в коридоре, тоска: не измерить!

Падая, падая сердцем в бездну, без края...

Так я из «Дугласа» падал, летел, замирая.

Но там  з е м л я  под конец, а тут:  с м е р т ь.

Сколько осталось еще? Мне не ведомо. Но

Сколько б ни жил, шебутной, одичавший, лютый,

Это не жизнь, это паденье на дно,

Это летенье одно с отказавшим врывь парашютом!

Фильм про войну (все фальшивей они и шаблонней,

Сделанные нонешним, невоевавшим,

лощеным глупцом)

Мелочью вдруг, мимолетным девичьим лицом

За сердце схватит меня, заплачу в ладони.

Кто-то, привычно кимаря перед картиной,

Буркнет, будто ребенку: «Пехота, держись!»

Нет, то не просто сентиментальность под старость,

То не душевная дряблость или усталость.

Память! Костер любови неукротимой,

О г н ь, на котором сгорела вся наша,

товарищи, жизнь!

1978.

САУНА

Жарко в сауне,

Как в саванне.

Важный гость коньяки глушит.

Голоноги, как боги сами,

В простынях восседают мужи.

Херувимствующие,

Профсоюзовые,

И, в чем мама родила,

Из актива — мадонны розовые

Шейк откалывают вкруг стола.

Ой лабазнички, безобразнички!

Внес поднос

Местный босс, босой.

Забавляемся, значит? С праздничком!

Хлеб да соль!

Завернулись вы, значит, в тоги?

Но, вожди, выдает лабаз...

Но наутро узки у вас,

Точно прорезь в прицеле винтовки,

Щелки глаз ваших. Точки глаз.

1979

В ПОСОЛЬСТВЕ

В дни годовщин парадных

Героев чтут, солдат,

Бывал и я на раутах

В одной из амбассад.

Но там награждали в зале,

Подняв за победу тост,

Не тех, кто воевали,

А тех. кто занял пост.

Хотел я уж послать их...

Но вдруг, или снится мне,

Стоит, гляжу, солдатик,

Убитый на войне,

Среди разодетых, замшевых, —

Дистрофик, почти скелет...

И поднимаются павшие,

Их тени, и з - т е х л е т.

Стоят, где столько столиков,

И столько хрусталя,

В истлевших гимнастерках...

С них сыплется земля.

Явились они и встали.

А мимо них, там и тут,

Все деятели в зале,

Как через дым, идут.

А рядом бокалы клацали

И речь о дружбе вел,

Брезгливо сщелкнув с лацкана

Щепоть земли, посол.

Я падал с вами, павшие,

И с вами воскресал,

Посла послав подальше,

Мы — покидаем — зал.

 1979.

МАЛЯР

МАЛЯР

Маляр стоит,

                     полдома побелив,

На известью заляпанной подвеске

Посередине

                   гомона

                               и блеска,

Скворцов и стекол!

                              Неба и земли!

Рассвета луч

                     касается ведра.

Он нарисован

                     кистью маляра.

А ветер, — вершины шевеля,

Дохнет-то розами, то керосином. —

В зеленом,

                  розовом,

                                 лиловом,

                                                 синем

Под люлькой колыхается

                                       земля!

Хохочет малый

На доске скрипучей.

Внизу — земля,

                        а под рукою —

                                               тучи.

Как яйца в пасху, размалевать их.

Он смог бы кистью,

                              если бы не лень.

Белит маляр,

                     покуда краски хватит,

Весь белым, синим

                              перемазан

                                               день!

И мне бы так,

                      размашисто,

                                          с утра

Торчать в просторе

                               вроде маляра,

И малевать,

                    влезая на леса,

Цветами радуги,

                          набором новым:

Зеленым,

               синим,

                          розовым,

                                         лиловым!

... Покуда черным

                             не зальет глаза.

1944.

ВО ТЬМЕ

Оно стучится, до захвата духа,

Оно стучится — глубоко, глухо —

Ведь грудь моя, как шахта, глубока.

Пусть врач к спине

                             прикладывает ухо,

Там ухает и ухает

                            кирка.

Я спать хочу... А там не слышат больше,

Там все стучат, все чаще, сгоряча:

Какой-то

              обезумевший

                                   забойщик

Все рубит, между ребрами,

сплеча!

Не жилы, то проходят коридоры,

Где гул один, где темноты потоп...

Трещат с натуги

                         ребровы

                                       распоры.

А он все рубит,

                        чертов углекоп!

И мыслей, мыслей там лишь вереница,

Закравшееся, пасмурное, там

Под сводами

                    отчаянье

                                  таится.

Как взрывом угрожающий

                                        метан...

Пусть не пройдет подземного грозою,

Кладя молчанья вечную печать.

Пусть не зальет — грунтовою слезою;

Потом попробуй помпой откачать!

Пускай идет — из глубины — все чаще —

Горючий уголь песни настоящей.

Чтобы над ним, над рдеющим от муки,

Над черным, раскаленным добела,

Ты обогрела

                    зябнущие руки,

Когда Россию

                      вьюга

                                замела.

1946.

СОЛДАТСКАЯ КУХНЯ

Я солдатская кухня

В развалинах города.

Я в пути, я в пути!

И года, чтобы спас их

От словесного голода,