Черный альпинист

Из рощи Баумана, из того же места, где вышла она, появились четверо омоновцев с автоматами. Не спеша, покуривая, пошли по направлению к ней. Увидеть ее они не могли, но все равно она сжалась в комочек, легла под куст и нагребла на себя сухих листьев, не зная, что еще можно предпринять для спасения. Достала из кармана куртки газовый пистолет.

Тут же, уже с другой стороны, с дальнего конца канала донеслись крики. Она осторожно выглянула: это бежал по набережной журналист, рядом с ним, на ходу прыгая и кусая за ноги и за руки, мчались две рыжие рослые овчарки. Сзади их нагнала третья собака, гигантским прыжком на спину сшибла журналиста с ног, — и все три овчарки принялись рвать лежащего человека. Вслед за собаками подбежали еще омоновцы, встали толпой над отбивающимся от собак, какое-то время наслаждались зрелищем. Потом собак оттащили. Вооруженные что-то спрашивали у журналиста, он едва стоял, поддерживаемый за руки. Ударили кулаком в лицо, в живот, не давая упасть. Затем омоновцы озверели, один за другим подскакивали с криками и били прикладами автоматов — в лицо, в грудь, в живот. Журналист упал, сжавшись и подобрав ноги, его пинали и пинали, — тело каталось по бетону, пока не замерло в распластанной позе. Даже издалека Марине было видно, как много крови остается на бетоне. Тело обыскали, нашли ее пачку долларов, захохотали, на ходу деля бумажки и запихивая их по карманам.

От рощи к ним бежал человек в штатском, махал руками и кричал. Когда приблизился, Марина узнала Бориса Пабста. Судя по жестам, он был недоволен избиением, но омоновцы не собирались его слушать. Старший, с погонами капитана, скинул с плеча «калашников», передернул рычажок предохранителя и направил на Бориса. Тот уже спокойней продолжал говорить. Капитан дал очередь под ноги Бориса. Борис, высоко вытягивая ноги, запрыгал на месте, уворачиваясь от пуль, вышибающих под ним фонтанчики. Капитан под хохот товарищей продолжал стрелять короткими очередями, так что Борису приходилось отпрыгивать, как танцующему шуту, дальше и дальше от них. Еще двое присоединились к стрелку, пока не отогнали гэбешника метров на пятьдесят. Тот молча и пристально посмотрел на обидчиков, повернулся и пошел прочь. Омоновцы подхватили тело, подтащили к краю набережной, скинули в воду. И сразу все, толпой, пошли обратно к роще. Туда же подъехало несколько джипов и легковушек, все расселись, машины уехали. Ни скорой помощи, ни милиции не появлялось, — вот так запросто, на глазах у стариков, продолжающих неподвижно сидеть, как старые жуткие идолы пустыни, убили человека.

Марина побежала к каскаду. Тело плавало лицом вниз, совсем неподвижное, вода его кружила, понемногу подталкивая к барьеру со сливом. Как помочь, как достать, не знала, — ни палки, ни железки, ни людей на этом берегу. Она решилась пройти по тонкому (сантиметров десять) бетонному барьеру, скользкому от льющейся поверху воды, к месту, куда понемногу прибивало тело. Дотянулась, присев, замочив туфли и юбку, до его ноги, потянула. Со страхом перевернула в воде, держа за туловище. Увидела, что прямо во лбу у парня огромный пролом, торчат желтые осколки костей и медленно сочится изнутри что-то жидкое, красно-серое — мозги. Он был мертв, даже не захлебнулся, — его убили прикладами, забили до смерти. А его бумаги лежали в пакете, который валялся теперь на берегу, она на время оставила.

Ей хотелось что-то сделать для него, но вытащить тяжелого парня, подняв на полтора метра до края набережной, не смогла бы. Попыталась прикрыть изумленные, с закатившимися в углы зрачками глаза — не получалось. Она отпустила тело, поскальзываясь, вскрикивая, вылезла из каскада, подхватила пакет и побежала прочь.

Ночевала у Гульназ в последний раз, потому что рассказ об убийстве у канала перепугал подружку. Гульназ откровенно проводила связь между опасностью для себя и присутствием Марины. Предлагала выбросить или сдать (куда следует) документы, не желала их видеть — и это профессиональная журналистка! Превратилась в запуганную дрожащую и глупую девку. Марина, которая тоже все помнила, боялась и ждала следующих ужасов, решила не сдаваться. Поругалась с Гульназ, та разревелась.

— Маринка, как ты думаешь, они и меня убьют?.. Они все могут, никто не защитит, не спастись… Какая я дура, во что полезла!..

Спустя полчаса успокоились, помирились. Опять пили мерзкий «Наполеон», пили из крохотных рюмок, желая как можно сильнее опьянеть. Говорили, перебивая друг дружку, о мужиках и о сексе, о печалях и тревогах, обо всем, что было хорошего — учебе в университете, романах, хороших преподавателях. Ревели уже на пару.