Как и положено, появились сотрудники департамента полиции Нью-Йорка и выяснили, что дон Хулио жил в гостинице на Манхэттене. Когда полицейские зашли в его номер, они нашли там карты, записи и много всяческих документов, связанных с военной авиацией. Вызвали ФБР и, по мере того как те зарывались глубже в тайну мертвого испанца, обнаружили, что на самом деле он был неким Ульрихом фон дер Остеном, капитаном нацистской военной разведки, и являлся мозговым центром узловой немецкой шпионской сети в Соединенных Штатах. Человек, который исчез со сцены во время несчастного случая, оказался Куртом Фредериком Людвигом, помощником фон дер Остена. Вместе эти двое сумели завербовать восемь сообщников, которые передавали им информацию всякого рода: о технических новинках, графиках поставок и промышленном производстве в Берлине, в том числе и время отплытия и прибытия судов, использующих нью-йоркскую гавань, и количество «летающих крепостей», отгруженных в Англию. Сообщения писались невидимыми чернилами и отправлялись вымышленным получателям на фиктивные иностранные адреса. Письма к некоему Мануэлю Алонсо, например, предназначались самому Генриху Гиммлеру. Людвиг был впоследствии арестован, его и всех агентов судили в федеральном суде на Манхэттене, и каждый из них получил за свои преступления различные сроки — вплоть до двадцати лет тюремного заключения. Так Сэм Лихтман одним нажатием на педаль газа вскрыл целую нацистскую шпионскую сеть в США.
Мой отец рассказал мне историю Лихтмана, когда я был еще мальчишкой, и я никогда не забывал этот рассказ. Я догадался, что Лихтман — это еврейское имя, и мне казалось очень символичным, что именно еврею предопределено было сбить нациста на 7-й авеню в 1941 году, когда многие его соплеменники уже грузились в товарные поезда, направляющиеся на восток, в вагоны, в которых в мирное время перевозили скот. Это было небольшое отмщение, непроизвольно совершенное незаметным человеком, который затем исчез из людской памяти.
Луис не слышал историю о Сэме Лихтмане, и она не слишком впечатлила его, судя по реакции. Так же, без комментариев, он слушал меня, когда я перечислял события прошедших двух дней, кульминацией которых явилось появление двух монахов и столкновение с Брайтуэллом на дороге. Когда я упомянул жирного человека и его слова, смысл которых разъяснил мне Рейд, что-то изменилось в поведении Луиса. Он как-то даже отстранился от меня, глубже ушел в себя и стал избегать смотреть мне в глаза.
— И ты думаешь, это тот самый тип, который следил за нами, когда мы брали Джи-Мэка? — заинтересовался Эйнджел.
Он почувствовал напряженность, возникшую между Луисом и мной, и, показав глазами в сторону своего любовника, дал мне понять, что нам с ним стоит поговорить обо всем без Луиса немного позже.
— Чувства, которые он пробудил во мне на этот раз, сильно напоминали то состояние в Нью-Йорке, — объяснил я. — Ничего другого я сказать не могу.
— По описанию он напоминает одного из тех, кто искал Серету, — вспомнил Эйнджел. — Октавио не называл его имени, но вряд ли слишком много похожих типов бродит по улицам.
Я подумал о картине в мастерской Клаудии Штерн и фотографиях, которые Рейд и Бартек показывали мне. Мысленно я выстроил их в ряд в хронологическом порядке: от картин до дагерротипов, затем к фотографиям времен нацистов и, наконец, к тому, что видел своими глазами, глядя на этого Брайтуэлла, когда он непонятно каким образом вдруг приблизился ко мне, не сделав при этом ни единого движения в мою сторону, и ногтями расцарапал мне кожу. Каждый раз он старел, его тело приобретало все более уродливую форму, ужасная отвратительная опухоль на его шее становилась больше и заметнее. Нет, на этой земле не может быть много таких людей.
— Итак, что теперь? — вернул меня из размышлений Эйнджел. — Секула слинял с этой планеты, а он-то был нашей лучшей ставкой.